— Я собираюсь обвенчаться с мессером Николини и... да, я люблю тебя. Но теперь это не имеет значения.
— Не имеет значения?.. — Леонардо попытался обнять её, но она отстранилась. Она была холодна.
— Я приняла решение, — сказала она спокойно. — А теперь оставь нас.
— Не могу. Я люблю тебя. — Леонардо мутило, будто он был на палубе захваченного бурей корабля; желудок выворачивало, а горло горело, словно он хлебнул щёлока. Он слышал отчаяние в своём голосе, но сдержаться не мог. Это неправда, это лишь дурной сон. Она любит его; он должен лишь сломить её решимость. И вдруг ему показалось, что всё это уже было. Он знал, что грядёт, ибо знал её. И следующие жуткие мгновения были так же предопределены, как вечное вращение планет на их неизменных небесных орбитах.
— Если ты вмешаешься и потревожишь мою семью — я стану презирать тебя, — сказала Джиневра. — Я отдала себя мессеру Николини. Со временем я полюблю его. Если ты действительно чувствуешь ко мне то, что я думаю, пожалуйста, оставь меня в покое.
— Не могу, — повторил Леонардо. Он с такой силой стиснул зубы, что они заныли.
Она вновь задрожала — но на сей раз прямо смотрела на Леонардо.
— Я не желаю видеть отца банкротом, чтобы на улицах и в Синьории висели на него pitturi infamanti[29].
Гротескные изображения банкротов, предателей и клятвопреступников часто вывешивали в людных местах — их оплёвывали, мазали испражнениями и всячески над ними измывались.
— Леонардо, — прошептала Джиневра, — тебе не изменить моей участи. Ты должен уйти и забыть обо мне, потому что ни при каких обстоятельствах я не буду твоей.
— Прекрати сейчас же, — сказал Леонардо. — Всё это забудется через год, обещаю тебе. Как бы ни был серьёзен долг, твоей семье не грозит банкротство. Самое худшее...
— Самое худшее — мы станем нищими. Бесчестье не забывается. Я не смогу забыть. Мы — ты и я — навлекли на мою семью бесчестье. Я поклялась на священном надгробии матери жизнью отца, что никогда не поступлю так снова. А это, мой Леонардо, сильнее любви к тебе.
— Джиневра, — взмолился Леонардо, — это же был только заговор, чтобы твой отец смог расплатиться!
— Но теперь это дело чести.
— И честь должна взять верх над любовью и плотским влечением, — сказал подошедший Николини. Он стоял рядом с Сандро, как наряженное в цвета Пацци привидение: на нём были дамастовая куртка и длинная бархатная накидка, по которой золотом были вышиты щиты и дельфины. Николини вспотел, в волосах его блестели капельки пота; но человек в его положении, поднявшийся до равенства — довольно шаткого — с одним из знатнейших семейств, охотно потерпит неудобства такого вот богатого, тяжёлого, гербового наряда, какая бы ни была погода — лишь бы угодить семье, родства с которой он ищет. Николини кивнул Сандро и мимо него прошёл к Джиневре. Он протянул к ней руки со словами: