— Мы должны найти Никколо, — встревоженно сказал Леонардо. Он боялся за мальчика. Толпа озлобилась, и Леонардо казалось, что он тонет в кипящем море ярости. Все жаждали крови и кричали: «Еbrео, ebreo, ebreo!», что означало: «Еврей».
Вдруг толпа разразилась воплями, и крестьянский мальчишка был вытолкнут на окружённый людьми caroccio — тогда Леонардо и Сандро смогли разглядеть его.
Правую кисть ему отрубили и швырнули в толпу, и, пока она летела, из неё брызгала кровь; кто-то подхватил обрубок и швырнул дальше. Мальчик был худой, костлявый, с длинными грязно-бурыми волосами; лицо его было залито кровью и уже опухло от побоев. Было видно, что нос у него сломан. Рука его была вытянута, рот непонимающе приоткрыт — словно он только что очнулся и увидел, что у него ампутирована кисть. Лицо его исказила гримаса смерти.
Факелы окружали его слепящим нимбом. Вооружённые armeggiatori сидели в сёдлах и наблюдали — они не станут вмешиваться. Беззубая старуха с поредевшими седыми волосами подняла повыше икону, чтобы образ Богоматери стал свидетелем того, что сейчас произойдёт; в то же время пятеро крепких мужчин схватили мальчишку за руки, ноги и за волосы, а грязный головорез, скорее всего карманник, запрокинул назад его голову. Потом ещё один — не из крестьян, потому что одет был в камзол, изукрашенный бляшками и драгоценными камнями — под крики толпы помахал долотом. Он преклонил колена перед иконой, перекрестился долотом — и выбил им правый глаз мальчишки.
И снова толпа зашлась от криков восторга. Глаз щенка за глаз Девы, рука, осквернившая её, отрублена — это должно удовлетворить Святую Деву.
Её — возможно; но Леонардо понимал, что толпе этого будет мало. Он протискивался вперёд, обезумев от страха за Никколо — в свалке, которая вот-вот начнётся, с ним наверняка приключится беда. Сандро проталкивался следом. Сердце Леонардо бешено колотилось, в голове мелькали образы: Джиневра, всё время Джиневра, то взятая Николини, то искалеченная этой чернью, что обратилась в тысячеглавое чудовище с одной мыслью и одной целью — убивать.
Его внутреннее око не закрылось. Он видел Джиневру в оковах, в мучениях, брошенную на произвол судьбы.
А он не мог прийти к ней на помощь.
Леонардо смотрел на крестьянского мальчишку, распяленного как парус — из правой глазницы, накапливаясь, стекала кровь — и ему чудилось, что он видит Никколо, что это у Никколо выбили глаз, и кисть Никколо, как птица, порхала над толпой.
Но он также чувствовал и силу, пыл, притягательность толпы. Возможно, Богоматерь и в самом деле управляла всем этим, и освещённый факелами образ на самом деле отражал её святой скорбный дух.