Будет какое-то лечение, но меня оно не пугало. Всё, что угодно – какие угодно уколы, горькие лекарства, карантины – вместо того, что было в последние недели…
Конечно, чувствовал вину перед ребятами. Они там, а я качу на поезде. Но ведь я не специально заболел, не кошу от службы. Они должны понять, да и поняли: вон как Саня метнулся к офицеру докладывать, что у меня ветрянка. Не погнал вниз снаряжаться в наряд.
Три дня я провел в отдельной палате. Впервые за год службы – один. У меня было свое пространство, свой туалет, я мог спать сколько хочу. Попросил медсестру принести какие-нибудь книги. Всё равно какие. На заставе была библиотека, но на чтение не оставалось сил.
Потом меня стали вызывать на построение, выводили добывать асфальт – очищать плац от снега, давали еще разную работу. Солдат и в госпитале должен быть занят делом. Но это не напрягало, чувствовал я себя нормально, потрудиться час-другой было даже приятно.
Вернулся на заставу и поразился многолюдью, бурной жизни. По территории летали незнакомые бойцы, весело визжала циркулярка. В дежурке пахло мылом, линолеум взлётки сверкал… Прежде чем пойти доложиться дежурному офицеру, я спросил Саню Гурьянова:
– Что тут стряслось у вас? Откуда столько пацанов?
Саня довольно заулыбался:
– А эт тебя надо благодарить. Твою ветрянку… Вадик, – так мы между собой называли начальника, – когда докладывал о тебе, объявил коменданту участка, что служить попросту некому, у троих еще подозрение на ветрянку… Ну это он приврал – никто не заболел больше. И, короче, на другой день, как тебя отправили, въезжает шишига, а в ней восемь гавриков. Трое нашего призыва и пятеро фазанов молодых. Из отряда. Собрали в клубе, в хозроте лишних – и сюда. Двое из комендантской роты даже. Сначала воротили морды, а теперь вроде прижились… В пятницу хлебовозка была, привезли две туши говяжьи. Черные, сухие, видать, из энзэ. Но ничо – Лиди Санна кормит мяском не в обиду.
Комендантских через несколько дней вернули в отряд, еще одного, водилу, перебросили на другую заставу. Но оставшиеся все равно здорово разбавили плотность нарядов. И по вечерам в курилке снова зазвучали песни «Уезжают в родные края погранцы-молодцы, дембеля», «А ты опять сегодня не пришла», слышался гогот над шутками. Даже в качалку стали заходить – тягали гири, штангу… В общем, жизнь наладилась.
Остаток того лета мы проводили вдвоем с Димой.
Довольно долгое время считалось, что Дима – кошка, и ее называли Диной из-за томности, грациозности, черного пятна на белой мордочке, над верхней губой. Но потом оказалось, что Дина – кот, и последовало незамысловатое переименование в Диму.