- Вот пришел бы Цецерко-Пукиерко: поиграли бы в шахматы.
Разветрилося.
...............
Вечером, - шариком в клеточке хохлится канареечка; полнятся густо безлюдием многоцветные комнаты, а из угла поднимается лиловокрылая тень; из нее же темнотный угодник в углу, из-за жести, вещает провалом грозящего пальца.
Лиловая липнет к окошку: Москва.
13.
Со свечкой нагарною со-черна шел он.
И желклые светочи свечки вошли косяками, и круг откружив, разлеглись перерезанно; там, из-под пальмы, казалася Наденька худенькой лилией, ясно разрезанной лунною лентой:
- Дружок, к тебе можно?
И малые, карие глазки потыкались: в Наденьку, в набронзировку, в салфеточку кресельную, - антимакассар.
- Что вы, папочка, - и протянулася: личиком, точно серебряной песенкой, глянула:
- Так, на минуточку... - он вопрошал приподнятием стекол очковых; стоял доброглазил.
Явление это всегда начиналося с "не помешаю", "минуточку", "так себе"; знала - не "так себе", а - нутряная потребность: зашел посидеть и бессвязною фразою кинуть.
Умеркло уселся в лиловатоатласное кресло, разглядывая деревянную виноградину, - вырезьбу, крытую лаком; катал карандашик: и им почесался за ухом; когда сквозь леса интегралов вставал табачихинский дом, номер шесть, то он - шел себе: к Наденьке.
- Папочка, знаете сами же вы: никогда не мешаете...
Встала и личиком ясно точеным, как горный хрусталь, отсияла в луне она.
- Так-с.
Он пошлепал ладонью в колено: очинивал мысль.
- Ну?
- Что скажете, папочка?
- Да ничего-с.
- Она знала, что очень "чего-с": и ждала.
Оконкретилось: дело ясное!
- Кувердяев...
- Я - знала.
Она улыбнулась.
- Что скажешь?
- А вы?
И оправила заворотной рукавок.
Заходил дубостопом (ведь вот грубоногий!): хрусталики люстры дилинькали; милым прищуром не, так себе, глазок - анютиных глазок - его приласкала: он был для нее главным образом, - "папочкой".
- Что же сказать: Кувердяев - фальшивый и злой.
Он прошел, не сгибая колена, к стене, где обои лиловолистистые, с прокриком темномалиновых ягод над ним рассмеялися: прокриком темномалиновых ягод; рассеянно ягоду он обводил карандашиком:
- Разве не видите сами?
Дубасил словами по темномалиновой ягоде, голову круто поставя, как бык:
- Да, как можно... Ведь д 1000 еятель, сказать ясно, весьма уважаемый в округе... Он... Попечитель его... А ты - ты вот как...
Все ж, чем-то довольный - потер он ладони:
- По правде сказать - завиральный мужчина...
Себя оборвал:
- Впрочем, - в корне взять...
- Видите?
И по-простецки пошел, повисая плечом, - сложить плечи в диван и оттуда нехитро поглядывать: широконосым очканчиком.