***
— Ах, какие холодные пальчики у моей принцессы, — сказал я, и Мадам тут же широко раскрыла глаза.
Пожалуй, слишком широко для того, чтобы изобразить пробуждение от сна. Холодные пальчики нервно подрагивали в моей ладони.
— Я тебя напугал? — спросил я с сожалением.
— Не знаю. — Она протянула мне губы. — Может быть, приснилось что-то страшное?
— Разве ты знаешь, что такое страх? — засмеялся я.
И тут же понял, что актер из меня никудышный. Но Мадам этого не заметила.
Я поцеловал ее и почувствовал, как она вздрогнула всем телом и слегка отстранилась. Совсем чуть-чуть. На одну сотую дюйма, возможно, но обостренная чувствительность моего сердца зафиксировала эту перемену. Передо мной уже была не Мадам, а живая женщина, мечущаяся в сетях собственных чувств. Мысль эта разбудила в моей душе безумную радость. Я почувствовал себя Творцом, Богом! Мне удалось вдохнуть жизнь в бездушное существо!
— У тебя сейчас такой дурацкий вид! — ласково произнесла она тоном прежней Мадам. — Что случилось, милый?
Я посмотрел на нее в упор. Не причудилось ли мне только что… Глаза Мадам светились. И я снова поддался ее чарам. Как ей удается проделывать это со мной снова и снова?
Через час, когда она уснула на свой половине кровати и ярый май схлынул из моего сердца, вкралось уныние. Кем я себя возомнил? Чего достиг? Все — лишь игра моего нездорового воображения.
От расстройства я вышел на кухню и закурил. Взял пепельницу и вернулся в гостиную. (Мадам всегда протестовала против того, чтобы я курил в комнатах, но теперь мне необходимо было нарушить хоть какой-нибудь запрет…) Я остановился у кресла. Вот он, мой хваленый сценарий. Лежит нетронутый и никому не нужный. Я бережно поднял свое любимое детище, покачал на руках, словно родного ребенка, раскрыл папку и чуть не выронил ее из рук. Две первые страницы поменялись местами. Мне хотелось прыгать до потолка, я догадывался — кто этому причина…
Неожиданно зазвонил телефон, и я подхватил трубку, уронив пепел на ковер. Лопушинский, захлебываясь от восторга, орал не своим голосом. Как некстати он сегодня…
— Ты не мог бы говорить медленнее и отчетливее? — поинтересовался я.
— Ну хорошо, хорошо, — согласился он, прекратив орать, как спятивший осел. — Слушай медленно! По-лу-чи-лось! — произнес он по слогам. — Ты понял, Джек? Есть!
Я торжественно помолчал в трубку. И потом спросил, сразу же позабыв обо всем остальном:
— Ты это серьезно? Не как в прошлом месяце?
— Абсолютно! Все расчеты проверил! Все готово! Ты понимаешь, чем это пахнет?
Я-то, в отличие от него, понимал, чем это пахнет. И очень боялся этого часа. Честно говоря, когда Дима описал мне парашют, который он конструирует, я отнесся к его идее, мягко говоря, с недоверием. Но денег дал. Работа продвигалась медленно, конца-края ей было не видно. И кто же знал, что в один прекрасный день она завершится?