Мы спускаемся вниз, и я с шипением требую от водителя, чтобы он доставил Джека домой к любимой женушке в целости и сохранности. Тот поднимает вверх большой палец и смеется.
— Как скажете, мадам!
Как веткой хлестнул по лицу этим «мадам» — остался шрам и жжет. Очевидно, лицо мое исказила страдальческая гримаса (я плохая актриса, знаю это, знаю!), потому что водитель, наклонившись к моему уху, примирительно шепчет:
— Да что, я не понимаю, что ли? Не вы первые, не вы последние!
Выдавив улыбку, я машу рукой через стекло… И медленно поднимаюсь к себе. В холодную комнату, к своему одиночеству, но теперь и к своим надеждам, к своему ожиданию скорой развязки нашей затянувшейся… Комедии или драмы? Какая разница.
Войдя в квартиру и открыв дверь своей комнаты, я слышу позади змеиное шипение. Это старуха! Никак не хочет оставить меня в покое. Проходу не дает. Что там она проскрипела? Я по инерции, нежели из любопытства замираю на пороге своей комнаты. «Завистница». Прошамкала и дверью бухнула. Про что это она? Про кого? (Хмель делает мысли тягучими и неподатливыми.) Догадываюсь: про меня.
Старуха ведь обожает Мадам. Смотрит на нее всегда как на родную дочку. И знает, что Женька — ее муж. Небось весь вечер подслушивала под дверью. Вот теперь и скрипит зубами. Это было первое, что я поняла.
А потом до меня дошел и смысл сказанного. Я рассмеялась. Я! Завидую! Мадам! Вы слышали когда-нибудь что-нибудь более смешное? Глупая старуха! Чему же мне завидовать? Ее миловидному личику? Стандартной фигурке? Это все такие мелочи! А может быть, куриным мозгам, абсолютной бездуховности? Боже мой! Да она же из тех людей, что и минуты не в состоянии находиться в одиночестве. Ей страшно оставаться наедине с собой, потому что Мадам не существует и вокруг лишь пустота. Она понятия не имеет, чем ее заполнить. Она даже книг не читает! Ей ничего не интересно. Она вялая, как умирающая рыба, эта Мадам! Барахтается в своей пустоте! Глупая, гадкая старуха! Омерзительная старуха!
***
Я так и не смогла избавиться от мыслей, терзающих меня со вчерашней ночи. Что бы я ни делала, мысли мои вновь и вновь возвращались к Максиму. Зря я так сбежала. Нужно было поговорить с ним, объясниться. Может быть, они однофамильцы? Так ведь случается. Чем ближе было солнце к закату, тем мысль эта казалась мне все менее и менее абсурдной. Еще немного, я сама придумаю ему оправдание, вернусь домой пай-девочкой и приготовлю ужин в знак полного раскаяния.
Зуд раскаяния был столь велик, что я, при всей своей любви к Мадам, подумывала, как бы отвертеться от ее компании на сегодняшний вечер. Жаль было ее, бедняжку, но себя, бедняжку, жаль было вдвойне, не говоря уж про бедняжку Максима.