– А ты дорогу знаешь?
Женщина усмехнулась, посмотрела на медленно удаляющегося крестьянина и ответила вопросом на вопрос.
– Что, лучше бы с ним поехали?
Платон кивнул.
– Зря. Они же невольные. Могут и продать, и убить. Пойдём-ка по дороге.
Дорога в этом мире сильно отличалась от привычной с детства городской. Там он ходил, а чаще ездил, в свете придорожных фонарей, по гладкой поверхности. Движение обязательно сопровождалось шумом вечернего или ночного города, вокруг светились витрины, реклама, да просто окна, и это придавало передвижению ощущение безопасности. Вокруг были люди, и пусть все они жили своими жизнями, но теоретически, было к кому обратиться в случае экстренной ситуации.
Здесь, лишь только зашло солнце, дорога провалилась в темноту. Некоторое время ещё светились над чёрным частоколом деревьев последние солнечные лучи, но вскоре пропали и они. Теперь путь освещали только звёзды и тонкий месяц. Предметы вокруг пропали во тьме, видимым остался небольшой участок дороги между стенами абсолютного мрака. Ноги то и дело проваливались в ухабы или цеплялись за кочки, руки так и норовили за что-то ухватиться, понимая, что одних глаз для спокойствия недостаточно.
Смирнов уже поглядывал на ближайшие деревья, прикидывая, где лучше остановиться на ночлег, когда впереди показался тёплый жёлтый свет.
– Там кто-то есть!
– Трактир, скорее всего, – невозмутимо ответила Подана. – Дорога езжая, считай, тракт. Что бы ему не стоять?
Платон неосознанно прибавил шагу и уже через несколько минут путники стояли у массивных, в полтора роста, ворот, сбитых из цельных брёвен сантиметров десять толщиной. Забор тоже соответствовал, демонстрируя белый оскал частокола. Подана подняла с земли камень и забарабанила по воротам. Её соло тут же подхватили собаки, вплетая свою немузыкальную партию. Затем раздалась невнятная речь и лай утих. Ещё через какое-то время рядом с воротами открылось маленькое незаметное окошко и в него просунулась волосатая мужская рука с фонарём.
– Кто? – требовательно спросил хозяин.
– Путники, – так же коротко ответила Подана.
– Сколько?
– Двое.
Окошко захлопнулось. Оказалось, что оно было врезано в калитку, которую им и открыли. Странники нырнули внутрь, и Платон тут же прижался спиной к забору, испуганно глядя, как огромный мохнатый пёс обнюхивает его ноги.
– Давайте за мной, все уже собрались, – неожиданно сказал трактирщик и, прихрамывая, пошёл к дому.
Путники, переглянувшись, пошли следом. За ними, дружелюбно виляя хвостами, двинулись три собаки.
В большом зале было темно, пусто, пахло жареным мясом, капустой и пивом. Свет фонаря в руке трактирщика поочерёдно вырывал из темноты длинные, сколоченные из толстых струганных досок, столы с тяжёлыми лавками по бокам, пустые и сиротливые. Они чем-то напоминали зимние пирсы на Чёрном море, которые Смирнов видел как-то, приехав справлять Новый год в Сочи. Там царило такое же тоскливое ожидание.