Платон надолго задумался. Ему пришлась по вкусу простая и открытая жизнь защитников окрестных городов и сёл. Они не стремились к выгоде любой ценой, вели себя друг с другом, да и с ним, будто были кровными братьями. Кроме того, что греха таить, уважение окрестных жителей, а в большой мере и воинов, тоже нравилось.
Если бы здесь ещё были метро, краны с горячей водой, телефоны, телевизоры… тогда Платон, возможно и остался бы. А так, путь его однозначно лежал то ли к местным волхвам, то ли к франкским колдунам. Последнее, конечно же, лишь в крайнем случае.
Молодой человек склонился к уху коназа, который был на полголовы ниже его, хоть и шире в плечах втрое.
– Вот об этом я и хотел с вами посоветоваться.
Так что уже на следующий день Платон проклинал недоразвитую культуру местного средневековья, которая не додумалась сделать хоть какой-нибудь, самый простецкий, автомобиль. Он уже натёр себе всю пятую точку жёстким кожаным седлом, ноги устали находиться в разведённом положении и грозили принять такую форму навсегда.
– Тпруу! – повелительно крикнул наездник и для верности натянул вожжи. Саврасая, отливающая золотом в восходящем солнце, кобыла тут же встала, и без всякой паузы принялась ловко срывать молодую листву с кустов.
– Охо-хо…
Молодой человек неловко спрыгнул на землю и сразу же повалился в мокрую траву. Платон сел в седло ещё до рассвета, то есть ехал больше трёх часов. Вообще-то отправились из хорома они с Поданой ещё вчера вечером. Как ему объяснили, до полуночи можно было не спеша добраться до трактира, где нормально поужинать и переночевать. Но Платон не рискнул, и, по старой привычке, они со спутницей заночевали в лесу. На этот раз к сёдлам были приторочены меховые покрывала, которые местные звали совсем технически – кожухами. Еды тоже было вдоволь, а кресалом Смирнов наловчился пользоваться не хуже, чем спичками.
Через час-два езды должен показаться Калач-город. Именно туда и добирались путники. Ведающая бабка, узнав о беде Платона и его желании попасть домой, посоветовала обратиться к провидице Матроне, в Москву, которая Казань. Но где та проживает, да и сможет ли помочь, не знала. Потому рассказала о волховице, что жила в Калаче.
– Уж она-то верно, ведает, – шепелявя беззубым ртом советовала бабка. – Ты как в южные-то ворота въедешь, так и двигай сразу ко хорому Макоши-судьбоноши. Его маковку со восьмеричным-то крестиком, чай, ещё из-за стены видать. А там спроси Авдотью. Её каждый ведает.
Бабка мало того, что шепелявила, она ещё и некоторые слова произносила едва уловимой скороговоркой, а некоторые наоборот, растягивала. Так что понять её было мудрено. Платону пару раз даже переспрашивать пришлось. К тому же до того, как сказать главное, рассказчица завалила его таким ворохом информации, что, если бы Платон не слушал внимательно, основное бы точно пропустил.