Зуб ухмыльнулся, вынул и свой меч, и Сиплого, прокрутил оба в руках, показывая, что и он не лыком шит. Бухряк достал из-за пояса широкий топор на длинной рукоятке. Сиплый подкинул на ладони нож и ловко поймал его за кончик лезвия, готовясь метнуть.
Девушка всхлипнула, затем ещё раз. И вдруг, бросив в троицу свою палку резво побежала по лугу.
Сиплый замахнулся, чтобы бросить в неё нож, но Зуб перехватил его руку.
– Не надо. Целая она интересней.
Девушка добежала до реки и, не останавливаясь, бросилась в воду. Сиплый и Бухряк разошлись в стороны, готовясь выловить пловчиху. Зуб прошёл вперёд, собрал разбросанную в траве одежду, и сложил её кучкой на берегу.
Беглянка отплыла шагов на десять и теперь держалась на поверхности, борясь с течением. Сиплый посмотрел на неё, затем на товарищей, в момент разделся и почти без брызг нырнул. Появился он из воды в шаге от девушки, показал ей зажатый в кулаке нож, и, схватив за волосы потащил к берегу. Вся операция заняла не больше пары минут, и вот уже плачущая, мокрая беглянка стоит перед тремя налётчиками. Одежда соблазнительно облепила её фигуру, розовые соски проступали сквозь белую ткань тонкой рубахи. Длинные пряди волос полосами лежали на лице. Из глаз её лились слёзы, бедняга беззвучно плакала, понимая, что ничего хорошего с ней не произойдёт.
Платону пришлось пробыть конажичем не три дня, а все шесть. Только тогда от ведающей матери, в возке, приехал почти здоровый коназ.
И тут же, собрав всех, объявил:
– К сожалению, это не мой сын. Платон добрый парень, и мне очень жаль, что не я его отец. Но он помог нам, можно сказать, освободил наш родной дом, уничтожил супостата.
Долго ещё толкал речь мудрый командир. Упомянул и благословение богини Мары, и честное исполнение обязанностей, из коих самым сложным для Платона было ежевечернее пьянство. Да и то, больше по причине, что местные употребляли слабое виноградное вино, которое закалённому в студенческих возлияниях молодому организму было как слону дробина. Так что выходил Платон из-за стола не пьян, как все, а объевшийся и опившийся. А поутру, хочешь, не хочешь, Фрол поднимал, совал в руку тяжёлую палку и тащил заниматься фехтованием. Как говорил сам учитель, мечным боем. Надо сказать, что за неполную неделю молодой человек если и не восстановил былую форму, то очень к ней приблизился. Да и меч теперь хотя бы знал, с какой стороны держать.
Но вот, наконец, речь завершилась, коназ с откровенной любовью обнял молодого человека, и тихо спросил:
– И куда ты? Может, останешься?