Звучало искренне, но как-то слишком витиевато. О смысле можно было только догадываться. Я стал листать дальше, пока глаза сами не уцепились за другие строки:
«Именно благодаря своему заурядному опыту грешника я и пришел к пониманию того, что слово ― высшая форма бытия. Выше этого нет ничего в нашем земном мире. Слово ― божественный инструмент, при помощи которого можно изваять что угодно ― день, ночь, рай, ад, может быть, даже саму вечность, самого Творца неба и земли, хотя и говорят, что Он неописуем. Но в это я сознательно запрещал себе верить, чувствуя дух свой не доросшим до таких истин, неабсолютным…»
Я стал листать дальше. Глаза остановились на следующем:
«У Дэйзи были месячные. Это всегда протекало мучительно для нас обоих… настолько мучительно, что, взвесив все за и против, я не мог себе представить, как вынесу эту пытку в очередной раз. Несколько дней полного ада?! Упаси боже! В прошлый раз мы едва не перестреляли друг друга… И вдруг меня осенило: парижский заказчик уже два месяца дожидался от меня ответа. Достаточно было сообщить, когда я хочу приехать, и он купит мне билет… Но нет! Мне хотелось не просто встряски, а чего-то настоящего… И я подумал о рыбалке ― там же, во Франции…
Я позвонил в Париж. Мне сказали, что он уехал в Москву. В Москве была ночь, но я не мог отложить звонок до утра и набрал номер. К моему удивлению, мне в два счета удалось его разыскать, а затем и убедить… тоже в два счета… убедить в том, что в Бретани нас ждет самый большой прилив века… что такую рыбалку нельзя пропустить… хотя я прекрасно знал, что прилив с коэффициентом в 119, действительно самый большой в этом столетии, будет только через два года…
Наивная душа, он принялся втолковывать мне, что в такие большие приливы не рыбачат… Но я настаивал… И он естественно сдался. Мы договорились о встрече в Париже…»
Тут же предлагался портрет самого героя ― наивной души. Процесс узнавания мучителен наверное по определению, потому что заставляет посмотреть на себя глазами постороннего человека. Аналогично обескураживающее и щекотливо-знакомое чувство, родственное разочарованию, испытываешь, пожалуй, в момент примерки старенького костюма, вышедшего из моды и десять лет провисевшего в шкафу, когда вдруг лицезришь в зеркало заморыша, не способного заработать на более приличное одеяние. С этого места я вчитывался в Хэддлов опус, наиболее автобиографичный из всего им написанного — и в этом уже не было сомнения, ― с нарастающим напряжением.
«С утра до ночи мой друг чесал языком о рыболовстве, о чебаках, хватавших на кузнечика, за которыми он носился вприпрыжку с сачком по степи, разгоняя по норам сусликов, об Иртыше, вода в котором кишела рыбой, километровую ширь которого на закате переплывали гулящие коровы, а на обрывистых берегах по ночам мерцали, двоясь, волчьи глаза, и невесть о чем еще… Понимал ли он, в самом-то деле, за каким лешим я притащился в такую даль?! С наступлением темноты, после третьей или четвертой рюмки дрянного пойла