Она всегда отмахивалась от расспросов, утверждая, например, что просто издалека услышала конский топот – но я тогда была уверена, что все это проявления дара. Я видела ее лицо. Мама видела события раньше, чем они случались, или узнавала, что происходит где-то далеко – как в тот день, когда умер ее отец. Она тогда провела целый день в слезах у себя в комнате, а гонец с известием о гибели отца добрался до нас лишь через две недели. Но то было давно, а в последние годы ничего подобного не случалось.
– Пусть не видение, все равно это может быть дар, – заговорила Паулина. – Знать можно по-разному.
У меня по спине пробежал холодок.
– Как ты сказала?
Она повторила свои слова, почти дословно совпадающие с тем, что утром я услышала от жреца. Видно, на лице у меня отразилось смятение, потому что Паулина засмеялась.
– Лия, не переживай! Это у меня открылся дар видения! А не у тебя! И знаешь, у меня как раз видение – прямо сейчас! – Она вскочила на ноги и приложила руки ко лбу, изображая транс. – Я вижу женщину. Красивую старую женщину в новом платье. Ее руки уперлись в бока. Губы ее плотно сжаты. Она устала ждать. У нее…
Я округлила глаза.
– И я вижу! Она стоит у меня за спиной, не так ли?
– Да уж, стою, – сказала Берди.
Обернувшись, я увидела, что она стоит в дверях таверны, в точности, как описала Паулина.
– Старая? – переспросила Берди.
– Почтенная, – поправилась Паулина и чмокнула ее в щеку.
– Ну, подружки, готовы?
О, я была готова. Этого вечера я ждала всю неделю.
Радостно стрекотали кузнечики, приветствуя закат. Тонкие полоски нежно-розовых и сиреневых облаков испещрили кобальтово-синее небо над заливом. Бронзовый серпик месяца уколол первую звезду. Волшебно красив был в тот вечер Терравин.
Тихий воздух хранил дневное тепло. Все дышало покоем. Мы подошли к главной дороге, и над головами у нас замерцали бумажные фонарики. А потом, словно недостаточно было красоты вокруг, зазвучала песнь.
Такого пения молитв я не слыхала никогда прежде. Поминания раздавались отовсюду. Голоса разделялись, сплетались, соединялись в хор, слаженный и гармоничный. Пели в разном ритме, слова не совпадали, голоса взмывали и затихали, мелодия струилась, набегала волнами, истинная, пронзительная до боли.
– Лия, да ты плачешь, – прошептала Паулина.
Разве? Я потрогала щеку, мокрую от слез. Это был не плач, а что-то совсем другое. На подходе к городу голос Берди, глубокий и проникновенный, все чаще сбивался с песни на приветствия, поминовения растворялись в дне сегодняшнем.
Кузнец и медник, рыбаки и приказчики из лавок, портниха, мыловар, напомнивший, чтобы Берди забежала познакомиться с новыми образчиками – все наперебой здоровались, а вскоре кто-то и вовсе утащил Берди от нас.