Отец подскочил помочь, бормоча:
— Ой-ёй, как нехорошо, Нюринька. Но знаешь, может, он еще посмотрит оттеда сверху-то на нашу житуху, как мы здесь маемся, и скажет: слава тебе господи, что прямым рейсом попал сразу на небо. Ты садись, Нюр, покушай, — стащил с нее шубейку. — Садись с нами, это, покушай.
Она, голодная, долго упрашивать себя не заставила. Села за стол, схватила кусок мяса, впилась в него зубами.
— Вкусно? — спросил отец. — Правда, вкусно. Жестковато маленько, а так ничего.
Жестковато не жестковато, а стала рвать зубами с жадностью. Оголодала и давно мяса не ела.
— А где ж мясо-то взяли?
Олимпиада Петровна встала и ушла к себе.
— Дядя Леша Борьку зарезал, — сказал Вадик.
— Ну зачем же ты так говоришь? — упрекнул отец. — Ты знаешь, я и курицу зарезать не могу, не то что животное. — Повернулся к Нюре: — Плечевой зарезал. Я его попросил, а он зарезал. Да себе вот такой кусок взял. Я говорю, куда ж тебе столько, а он говорит, а ты что думал, задарма, что ли, я тебе буду пыхтеть?
Нюра перестала жевать и застыла с открытым ртом как заколдованная. С тем же выражением повернулась и уставилась на отца.
— Да ты чего, Нюр? — забеспокоился отец. — Да ты чего это так смотришь? Да ты не серчай, Нюр, не надо. Это ж не человек, это ж животный. Он без толку бегает как собака, а люди, Нюр, люди, люди-то ходют голодные.
Нюра, закрыв рукою рот, кинулись из избы. У крыльца ее долго рвало. Она думала, что умрет, и не хотела противиться смерти. Она потеряла сознание, но ненадолго, а когда очнулась на том же месте, над ней без шапки стоял отец и тряс ее за плечи.
— Да ты что, Нюрок, да ты что?
— Ах ты мать твою ети! — Нюра вскочила на ноги, кинулась на отца с кулаками.
Он — бежать, она схватила грабли и бросилась за ним! Догнала его на дороге и со всего маху опустила грабли ему на голову, но попала не железом, а черенком, который переломился. Отец схватился за голову и сел на снег, обливаясь кровью. Она перепугалась, села рядом.
— Папаня, милый! О господи, да что ж это я наделала!
Потом дома обмывала его, перевязывала, плакала над ним, над Борькой, над своей судьбой.
Ночью у нее поднялась температура и начался бред. Она болела три дня, а на четвертый проснулась с ясной головой и поняла, что придется жить дальше.
Когда морозы спали, Нюрины квартиранты переехали в комнату при школе. Олимпиаде Петровне дали ее с условием, что она будет вести первый и третий классы. Нюра осталась с отцом, который постепенно поправлялся. Кожа на лице порозовела, морщины разгладились. Бриться стал куском стекла через день. В конце же апреля пришло ему необычное письмо — не треугольник, как остальные, а в конверте. Люба писала ровным кудрявым почерком, что живет одна, мужчин к себе не допускает, ведет уравновешенный образ жизни. Вика растет смышленой девочкой, уже знает буквы и даже умеет писать слово «папа». А начальник Роман Гаврилович Лужин несколько раз о нем спрашивал, жалел, что так все получилось, и обещал, если Беляшов вернется, подыскать ему работенку полегче.