Когда ему исполнилось шестнадцать, приемный отец умер, и Лэчлэн, оставил новый дом с тем, чтобы больше сюда не вернуться. Прямо этого сказано не было, но у меня сложилось впечатление, что он как-то причастен к смерти приемного отца. Когда он говорит о нем, его мощные кулаки сжимаются и разжимаются.
Он вернулся домой, может, и не рассчитывая на то, что новая жизнь будет походить на прежнюю, но хотя бы надеясь, что родители его поддержат, укроют, что они и понятия не имели, на какую жизнь обрекли его, отдавая в новую семью. Грач встретил его смехом сквозь слезы. Он разыскивал брата с того самого момента, как тот исчез из дома. Однако же родители…
Десять лет, прожитых в постоянном страхе, оказались для них чрезмерным испытанием, а последние шесть принесли отдохновение. Они прямо заявили Лэчлэну, что ему здесь не рады. И захлопнули перед ним дверь.
– С тех пор я жил на улице, Грач делал для меня все, что только было в его силах. Я кое с кем познакомился, научился выживать. Теперь все не так уж плохо.
Я бы выказала большее сочувствие его рассказу, но говорит он ровно, сухо, и мне кажется, что слишком откровенного изъявления чувств он сейчас бы, пожалуй, и не принял. Что же касается меня, то сама мысль о том, что другие тоже страдают, вроде как немного притупляет мою собственную боль. Мне хочется рассказать о матери, снять с души тяжесть. Но я все еще не могу заставить себя довериться ему полностью.
– Хорошо иметь свой дом, людей, на которых можно положиться, – говорит он. – У тебя ведь все это есть, верно?
– Я… – Скрытность помогала мне в течение шестнадцати лет. А когда я раскрылась, жизнь моя разлетелась на мелкие осколки. Я покинула свое убежище. Я доверилась Ларк. (Нет, она-то меня ни за что не предаст. Я знаю это. Нет, чувствую.) Но инстинкт подсказывает мне, что сейчас лучше промолчать.
– Почему я должна вам верить? – спрашиваю я, глядя на него с откровенной враждебностью. Возможно, я неблагодарна. В конце концов, ведь это он спас меня. И все же никому я не могу верить. Кроме мамы и Эша. А теперь остался один Эш, и он сейчас ничем не может мне помочь. Теперь он почти так же одинок, как и я.
Кажется, моя подозрительность не удивила и не огорчила Лэчлэна.
– И не надо. Я тоже не обязан тебе верить. Ну да, мы оба второрожденные. И если нас поймают, грозят нам одинаковые кары, – и поверь, они хуже, чем тебе представляется…
– Хуже смерти? – спрашиваю я. – Но что может быть хуже смерти?
Лэчлэн с трудом втягивает в себя воздух, и я вижу, что он сдерживается, но из последних сил.