Он не близнец, он родился по случайности. Большинство женщин после родов стерилизуют, но если есть сомнения в том, что первенец выживет, им сохраняют способность к деторождению до тех пор, пока не решат, что опасность гибели первенца миновала, а это как минимум несколько лет. Предполагается, что контроль над рождаемостью налажен на все сто процентов, но, оказывается, ничего стопроцентного не бывает. Грач родился преждевременно и в младенчестве был очень слаб (хотя впоследствии более чем компенсировал свою физическую форму). Лэчлэн был зачат через два года после рождения Грача, и родители – средней руки предприниматели, владельцы небольшой сети продовольственных магазинов – решили сохранить его, а потом укрыть.
– В целом я жил, как, должно быть, жила и ты, – одиноким, всегда беспокойным, всегда немного чем-то недовольным, и про то, что происходит в мире, слышал только от брата, которого этот мир принял с распростертыми объятиями. Родители, насколько я могу судить, любили меня, баловали. Все было хорошо – по большей части. Но теперь-то я понимаю, как тяжело им приходилось жить в постоянном страхе перед арестом. Это были смелые люди… но недостаточно смелые. Все это время они подыскивали для меня приемную семью.
– А как же иначе, – киваю я с пониманием. – Ведь это единственный способ обеспечить второрожденному нормальную жизнь.
– До тех пор, пока мы не откажемся от того, что считается нормальным, – говорит он, и в глазах его вспыхивает искорка страстной решимости.
В общем, родной дом он оставил десяти лет от роду и переехал жить к другой семье. Даже когда тебе шестнадцать, смириться с такой перспективой совсем нелегко, а быть оторванным от семьи в нежном десятилетнем возрасте – такое и вообразить невозможно. Родители расписывали мальчику, какая замечательная жизнь ему предстоит, скрывали слезы, и маленький Лэчлэн всячески старался сделать вид, будто ему не страшно. Может, и впрямь все будет не так уж плохо, говорил он себе.
Но получилось хуже, чем можно было себе представить. Гораздо хуже.
В подробности он не вдавался. Да какая-то часть меня их и не желала знать. Но судя по тому, как он весь напрягся, упомянув об этом, жизнь оказалась тяжелее, чем я способна себе вообразить.
– Меня заставляли делать это, – бесцветным голосом сказал он. – И грозили, что, если я проговорюсь, сдадут властям. Меня и всю мою семью. И я не мог отказаться. По крайней мере, тогда, ведь мне было всего десять.
Предполагалось, что опекуны достанут ему на черном рынке линзы, чтобы он мог жить нормальной жизнью. Но не тут-то было, линз ему так и не купили. Он думает, что они просто прикарманили деньги, полученные от его родителей. Так что и новый дом оказался ловушкой, хотя ночами он часто покидал его, делая то, что его заставляли делать.