— Во дела… Как же это! Выстрелить не пришлось! Вот так хенде хох получился, а! — взорвался Пахомов.
Сержант возбудился до крайности. Не мог успокоиться. Сыпал междометиями. Произносил отдельные слова.
Подпольщик молчал. Нос у него заострился, губы сомкнулись еще плотнее.
— Нет, не помню… Не встречал я этого деда раньше, — сказал Галкин.
Речкину показалось, что старик все еще продолжает смотреть на остров. Лейтенант пытался понять то, что произошло на его глазах. Старик действительно завел полицаев и карателей на подводную кромку, зная наперед, что из болота им не выбраться, или он споткнулся от усталости, оттого, что не выдержали нагрузки ноги? Почему так пристально смотрел на остров? Знал о разведчиках? Догадался, что они на острове? Или все это случайность?
Лейтенант так сосредоточился на безответных вопросах, что не сразу заметил, как улетел самолет. «И тебя проняло, — с ожесточением подумал он о немецком летчике, — так тебе и надо. Нервы в порядок полетел приводить после того, что увидел. Лети. Всем расскажи, что видел. Красок не жалей. Пусть знают…»
На Речкина тоже накатывало возбуждение.
— Возвращай Козлова, Асмолова, сержант,- — приказал он. — Всем рассредоточиться в районе ячеек.
Он обернулся к Галкину.
— Укройтесь и вы. Но прежде помогите мне добраться до ячейки, сейчас они ударят.
Немцы, однако, не ударили. Ни через час, ни через два. Обстрел болота они начали на закате солнца.
Снова появился самолет. Он то снижался, то поднимался, летчик корректировал огонь. Снаряды, мины то поднимали столбы болотной жижи, то рвались на острове, разбрасывая камни, ломая и корежа деревья. Немцы, казалось, вложили всю злобу в этот беспрерывный артиллерийско-минометный огонь. Особенно досаждали мины. Они и глушили больше, от них больше было осколков. Воздух становился удушливым. Он расползался по острову ядовитым туманом, стекал в ячейки, вызывал кашель, выкуривал из укрытий.
Ад продолжался два часа, то есть до того времени, когда село солнце, а над болотом стали сгущаться сумерки.
Наступившая тишина казалась неправдоподобной. В ушах гудело. Гул отдавался в голове. Голову, казалось, сдавило клещами. Лейтенант попробовал встать, выбраться самостоятельно из ячейки, не смог. Раненая нога болела, здоровая онемела, он ее не чувствовал.
— Жив, лейтенант?
Над ячейкой склонился Пахомов.
— Жив. Помоги выбраться.
Пахомов уперся ногами в края ячейки, склонился, ухватил лейтенанта за руки, вытащил. Резкая боль прошила тело Речкина от бедра до плеча. На мгновение померкло сознание.
— Плохо, лейтенант? — спросил Пахомов.