Адди ему: «Ты лучше скажи, чего этому типу тут надо? Он же просто хочет на нашем хребте денег подзаработать, пижон этот, — больше ничего».
А Заремба: «Н-на?.. Пижон?»
Я уже, кажется, говорил, что он был из Богемии. Оттуда, наверно, и это «н-на?». Он его чуть ли не через каждое слово втыкал. И этим своим «н-на?» умел больше сказать, чем другие романами целыми. Скажет «н-на?» и наклонит голову набок — это значит: а ты, друг, все-таки подумай над этим еще раз. Скажет «н-на?» и поднимет вверх свои мохнатые брови — значит: нет, друг любезный, этого не скажи! А если еще сощурит при этом свои щелки, все уже знают: сейчас выдаст звонаря Парижской богоматери. Не знаю, правда или нет, но кто-то мне рассказывал, что он сразу после сорок пятого года три недели в Берлине верховным судьей был или вроде того и приговоры выносил очень чудные, но зато — наповал.
«Н-на? Сталоть, господин подсудимый, вы всегда сочувствовали коммунистам?» В таком вот стиле. «Сталоть» — это тоже еще одно его словечко. Я себе весь черепок изломал, пока не допер, что «сталоть» — значит «стало быть». Да, Заремба — это был жук, скажу я вам.
Не знаю, то ли ему петь надоело, то ли он просто понял, что нам с Адди ни за что не ужиться, — во всяком случае, очень скоро он сам начал давать мне задания. Первое задание было — побелить в каком-то клозете панель, вернее, то, что над панелью, и потолок. Оставил он меня одного, а я развел потрясную голубую жижу и начал валиком разукрашивать стенки и потолок — знаете, в стиле «поп». Получилось что-то вроде эскизов для развязок на автостраде. Все голубое-голубое. Я еще не отделался, как слышу: за спиной выстроились Заремба и вся остальная команда. Они, чувствую, так пасти и раскрыли, Адди шире всех, — ждали, что Заремба мне устроит. А он просто сказал: «Н-на?»
Такого протяжного «н-на?» я от него еще не слыхал. Кроме того, он еще и голову набок наклонил, и брови мохнатые поднял, и щелки свои прищурил. Я прямо готов был за пятку себя укусить. До сих пор горжусь этим новым вариантом его «н-на?».
— Ну, конечно, вел он себя очень непонятно. Ничего не скажешь. Но как раз это и должно было заставить нас приглядеться к нему получше. Прежде всего это касается меня. А я вместо этого прогнал его, и тут даже Заремба ничего не мог сделать. Пожалуй, Заремба единственный из нас понял, на что Эдгар был способен. А я вот заартачился, как баран. Особенно когда началась эта история с нашим БКР — бескапельным растворителем. Мы уже раньше конструировали всякие такие штуки, но тут задумали сами себя переплюнуть: наш пульверизатор должен был распылять любую краску без этого, знаете, тумана из маленьких капелек, который образуется при работе с механизмами такого рода. Если бы удалось — это было бы изобретение на уровне мировых стандартов. К сожалению, как раз тогда у нас дело застопорилось. Мы в конце концов даже пригласили специалистов, но и они только руками развели. И в этой ситуации заявляется Эдгар да еще замечания делает. Тут-то, к сожалению, я и не выдержал. Я не хочу оправдываться. Просто я не мог совладать с собой.