Во всяком случае, лодочник наш уже готов был речную милицию всполошить, когда я наконец пришлепал туда. Но он чуть не заплакал от счастья, что лохань его к нему вернулась. Ну, думаю, старичку этот день тоже запомнится. Сначала я приготовился к тому, что он устроит мне жуткую головомойку. Я уже и стойку принял. Настроение у меня как раз подходящее было. Того типа у бензоколонки я так обложил, что у него челюсть отвисла. Он не хотел мне канистру давать. Он был из тех, знаете: а-кто-мне-заплатит-если-канистра-пропадет? С такими просто жить невозможно.
Дома я повесил свои мокрые тряпки на гвоздик. Что дальше делать, не знаю. Просто не знаю, что дальше делать. Никогда мне так муторно не было. Поставил своих молодцов из «М. С.». Вихлялся, пока пар не пошел, — часа два, наверно, — но дальше все равно не знаю, что делать. Попробовал заснуть. Ворочался-ворочался часа три на своем клоповнике. А когда проснулся, вижу — третья мировая война началась! Танковая атака или еще хлеще. Я кувырком с тахты — и к двери. А прямиком на меня — крокодил такой с гусеницами и стальной мордой. Бульдозер. Сто пятьдесят л. с. По-моему, я заорал, как идиот. Он остановился в каком-нибудь метре от меня и заткнул свою глотку, мотор свой. А тип этот, водитель, слезает с сиденья. В следующую секунду он без всякого предупреждения врезал мне прямой удар правой — так что я метра на два в берлогу отлетел. Я сразу — кувырок назад. Так быстрее всего на ноги вскочишь. А голову для ответной атаки втянул.
Я бы ему такой хук левой всадил, что он бы копыта откинул. По-моему, я еще не говорил, что я самый настоящий левша. Это, наверно, было единственное, от чего меня мамаша Вибау не могла отучить. Чего только она не делала — и я, идиот, вместе с ней. Пока заикаться не начал и кровать мочить. Тут врачи сказали: хватит. С тех пор я опять писал левой, перестал заикаться и снова просох. Единственный результат — что я потом правой вполне прилично управлялся, намного приличней, чем другие, к примеру, левой. Но левая у меня всегда была впереди. Только танкист этот вовсе и не собирался кулаки подымать. Он вдруг стал белый как мел и так и плюхнулся на землю. А потом говорит: «Еще секунда, я бы из тебя кашу сделал и сам за решетку сел. А у меня трое детей… Ты что, рехнулся, что ли, жить тут?»
Он, стало быть, бормашиной своей участок расчищал для новостроек. Наверно, я здорово скис. Промямлил только: «Я через несколько дней уеду».
Что мне стало совершенно ясно в ту ночь — это то, что мне в Берлине больше делать нечего. Без Шерли нечего мне тут делать. К этому ведь все сводилось, как ни крути. Правда, начала, конечно, она: я тебя поцелую и все такое. Но постепенно до меня начало доходить, что я все-таки перехватил. Как мужчина, я не должен был терять голову.