выплакали бы все глаза, любуясь тем, с каким благоговением и мужеством этот прекрасный юный профиль приникает к простому, но столь выразительному горну.
— Что, нравится вам мой мальчик? — спросил Берни с нежностью в голосе. — Готов об заклад биться, что вы никогда не угадаете, в кого теперь превратился этот мальчик.
В Уэйда Мэнли? В доктора Александра Корво? В Лионеля Триллинга? Но мне кажется, на самом деле я знал — еще до того, как обратил внимание на его смущенное, лучащееся счастьем лицо, — что мальчишкой был сам Берни. Не побоюсь сказать глупость: он даже меня восхитил — не то чтобы сильно, но по-настоящему.
— Черт возьми, Берни. Вы здесь великолепно выглядите.
— Уж точно, что был гораздо стройнее, — сказал он и похлопал себя по гладкому брюшку.
Он проводил меня до двери, и я помню, что вглядывался в его большое, глуповатое, дряблое лицо, стараясь обнаружить где-то внутри черты молодого горниста.
По дороге домой я покачивался в вагоне метро, чувствуя легкую отрыжку имбирного эля во рту и все больше убеждаясь в том, что двадцать пять долларов в неделю за пару тысяч слов — не такой уж плохой куш для писателя. Это ведь едва ли не половина того, что я зарабатывал, прозябая по сорок часов в неделю над внутренними корпоративными облигациями и облигациями с фондом погашения; и если Берни понравится этот первый рассказ, а я в дальнейшем смогу выдавать ему по рассказу в неделю, это будет практически равносильно пятидесятипроцентному повышению зарплаты. Семьдесят девять в неделю! При таких доходах — плюс еще сорок шесть, которые зарабатывает Джоан на своей секретарской должности, — мы очень быстро накопили бы на поездку в Париж (быть может, мы и не познакомимся там ни с какой Гертрудой Стайн или Эзрой Паундом, может, я и не напишу там своего «И восходит солнце», но поездка за границу, причем чем раньше, тем лучше, была ключевой для моих хемингуэевских планов). Может, эта работа мне даже будет в радость — или, по крайней мере, забавно будет рассказывать об этом знакомым: зашибать у сшибалы, строить для строителя.
Как бы то ни было, в тот вечер я сломя голову несся по Двенадцатой Западной улице, и мне удалось не вывалить все это на Джоан с криками, смехом, ужимками и прыжками только потому, что я заставил себя отдышаться, прислонясь к почтовым ящикам в подъезде, после чего изобразил на лице непринужденность и удивление, с которыми я собирался сообщить ей эту новость.
— Хорошо, а кто за все это платит, как ты считаешь? — спросила она. — Не он же сам. Двадцать пять долларов в неделю таксисту явно не по карману — если все это затянется.