— Я кто, по-твоему, — крикнул он, — верблюд чертов, вроде тебя?
Мы захихикали.
Рис потребовал, чтобы мы умолкли, и, добившись тишины, вновь повернулся к Даллессандро, щурясь и облизывая пересохшие губы.
— Ну ладно, — медленно проговорил он, — пей. Только до дна. Остальным — к мешку не подходить и к флягам не притрагиваться. Я хочу, чтобы все это видели. Пей давай.
Даллессандро триумфально и как-то нервно ухмыльнулся, поглядывая на нас, а потом стал пить, останавливаясь лишь для того, чтобы перевести дыхание, пока вода струйками стекала по его груди.
— Пей давай! — гаркал Рис всякий раз, когда Даллессандро переводил дух.
Глядя на него, нам отчаянно хотелось пить, но мы уже начинали понимать, к чему идет дело. Когда фляга опустела, Рис велел бедолаге снова ее наполнить. Тот подчинился, все еще улыбаясь, но уже с некоторой тревогой.
— Теперь пей! — скомандовал Рис. — Живо. Живее.
А когда Даллессандро вновь оторвался от опустевшей фляги, хватая ртом воздух, Рис приказал:
— Бери каску и винтовку. Видишь казарму? — (В отдалении, в паре сотен ярдов от нас, сквозь плывущий от зноя воздух мерцало белое здание.) — А теперь — бегом марш к ней, вокруг нее — и обратно, да поживее. И пока ты бежишь, твои товарищи будут стоять здесь и ждать, и никто из них не получит ни капли воды, пока ты не вернешься. Давай-давай, живо, бегом марш! Бегом марш!
Из чувства солидарности с Даллессандро никто из нас не смеялся, но вид у него был совершенно нелепый, когда он, тяжело перебирая ногами, семенил через учебный полигон и каска его качалась и подпрыгивала. Мы видели, как, не добежав до казармы, он остановился, согнулся пополам и выблевал выпитую воду. Потом, спотыкаясь, двинулся дальше — крошечная фигурка в пыльной дали, исчез за углом здания, наконец вновь появился с другой его стороны — и пустился в долгий обратный путь. Добежав до нас, он в полном изнеможении рухнул на землю.
— Ну как, — тихо поинтересовался Рис, — напился?
Только после этого нам было позволено подойти к мешку Листера — по очереди, по двое. Когда мы закончили, Рис проворно опустился на корточки и нацедил себе те же полфляги, не проронив мимо ни капли.
И таким образом он вел себя постоянно, каждый день, и если бы кто-нибудь возразил, что парень просто делает свою работу, ответом ему было бы долгое негодующее фырканье.
Впрочем, довольно скоро случился эпизод, когда наша враждебность к Рису поутихла, — как-то утром один из инструкторов, первый лейтенант, огромный здоровяк, пытался обучить нас технике штыкового боя. Мы все были, в общем-то, уверены, что в наше время и на такой большой войне, на какую нас должны были отправить, нам, скорее всего, не придется орудовать штыком (а если и придется, то вряд ли исход боя будет зависеть от того, насколько виртуозно мы научились парировать и наносить удары), поэтому тем утром мы проявляли еще меньше энтузиазма, чем обычно. Мы снисходительно выслушали инструктора, потом встали и вяло повторили те движения, о которых он рассказал.