— Погоди минутку, — сказал я и попытался объяснить, что ничего не имею против его стремления сражаться во имя общественной справедливости, уж коль скоро он так решил; просто мне казалось, что во всем мире трудно найти менее подходящее место для подобной борьбы, чем «Лейбор-лидер».
Но мой собеседник только плечами пожал: пустая, мол, отговорка.
— Ну и что с того? — возразил он. — Ведь это газета, верно? Ну а я пишущий журналист. А какой прок от журналиста, если его не печатают? Послушай. — И он присел на край моего стола. Парень не вышел ростом, и движение получилось не слишком изящное, но слова его были так убедительны, что это не имело значения. — Послушай, Маккейб. Ты еще молод. Я тебе кое-что расскажу. Знаешь, сколько книг я уже написал? — И тут в игру вступили его руки: рано или поздно, так бывало всегда. Оба его маленьких кулака оказались у меня перед самым носом. Мгновение он ими потряс, а потом они распустились пучком крепких, дрожащих от напряжения пальцев, лишь на одной руке большой палец остался согнутым. — Девять, — объявил он, и руки бессильно упали ему на колено — передохнуть, пока у хозяина вновь не возникнет в них надобность. — Девять книг. Романы, философские и политические трактаты — полный набор. И ни одна не опубликована. Поверь, я в этом деле не новичок.
— Верю, — сказал я.
— И вот я в конце концов сел и задумался: как же быть? И придумал: моя беда в том, что в моих книгах написана правда. А правда — штука забавная, Маккейб. Люди хотят читать правду, но только тогда, когда она исходит от кого-то известного. Ведь так? Ну так вот. Вот я и решил, что, если я хочу писать такие книги, сначала нужно сделать себе имя. Это стоит любых жертв. Другого пути нет. Знаешь, Маккейб? Последнюю книгу я писал два года. — Два пальца взметнулись вверх — для наглядности — и снова упали. — Два года работы, по четыре-пять часов каждый вечер, а по выходным — целый день. И ты бы видел, какую чушь мне потом писали издатели. Все издатели, какие только водятся в этом чертовом городе. Моя жена плакала. Спрашивала: «Ну почему, Лион, почему?» — При этих словах он плотно поджал губы, так что виден был край мелких потемневших зубов, и ударил рукой, сжатой в кулак, о ладонь другой руки, лежавшей на колене, но потом вдруг обмяк. — А я ей и говорю: «Послушай, милая. Ты сама знаешь почему». — Он смотрел на меня с победоносной улыбкой. — Я говорю: «В этой книге написана правда, вот почему».
Тут он мне подмигнул, соскользнул с моего стола и пошел прочь — бодрый и беспечный, в заношенной спортивной рубашке и темных саржевых брюках, обвисших и лоснящихся с тыла. Вот какой он был — Собел.