понять, в какой глубокой заднице Россия оказалась при коммунистах, мне бы нужно было попробовать отправить подержанный холодильник из своей ленинградской квартиры бабушке в Новосибирск и посмотреть, далеко ли я продвинусь. Мы согласились, что результат этого эксперимента очень точно характеризовал бы степень развала Советского Союза, и от души посмеялись.
На следующее утро Ян позвонил мне в гостиницу «Минск».
— Не называйте мое имя. Вы ведь узнали меня по голосу?
Узнал.
— Вчера вечером я рассказал вам дрянной анекдот про бабушку, верно?
Верно.
— Помните?
Помню.
— Так вот никакой никакого анекдота я не рассказывал. Верно?
И это верно.
— Поклянитесь.
Я поклялся.
Один художник, с которым я познакомился, несомненно, выжил бы в условиях любых ограничений, они ему даже нравились; звали его Илья Кабаков, и на протяжении нескольких десятилетий он был то в фаворе у советского правительства, то наоборот — Кабакову приходилось даже подписывать свои работы чужим именем. Попасть в его мастерскую мог только человек надежный и имеющий нужные знакомства, и только в сопровождении мальчика с карманным фонариком, освещавшего путь, а путь этот, долгий и небезопасный, пролегал через несколько соседних чердаков по мосткам из досок, перекинутых между балками.
Оказавшись наконец в мастерской, ты видел Кабакова, колоритного затворника и экстраординарного художника, и его свиту: улыбчивых дамочек и почитателей таланта. А на холсте — удивительный мир его добровольного заточения: осмеянный, помилованный, украшенный и универсализированный своим непобедимым и любящим создателем.
В Троице-Сергиевой лавре в Загорске, которую часто называют русским Ватиканом, я смотрел, как русские старушки в черных одеждах падают ниц на каменные плиты пола и целуют крышки саркофагов с мощами святых — крышки из толстого, помутневшего стекла. А потом в современном кабинете, обставленном глянцевой скандинавской мебелью, представитель архимандрита в изысканном облачении объяснял мне, как христианский Бог творит чудеса посредством государства.
— Мы говорим только о коммунистическом государстве? — спрашиваю я, дождавшись, пока он окончательно отшлифует свою заготовку. — Или Он творит чудеса посредством любого государства?
И вместо ответа вижу широкую всепрощающую улыбку инквизитора.
К писателю Чингизу Айтматову, о котором, к стыду своему, я прежде не слышал, мы с моим переводчиком-британцем летим «Аэрофлотом» в Киргизию, садимся в военном городке на территории Фрунзе (ныне Бишкека). Место, где нас разместили, — это не фрунзенский ответ гостинице «Минск», а роскошный пятизвездочный дом отдыха ЦК.