– У него не так много обуви. Видимо, он не может позволить себе много обуви. Он надеется, что никто не посмотрит на его ноги.
– Что же, неплохо. Как ты думаешь, сенатор наденет на вечеринку потертые туфли?
– Ни в коем случае.
– Правильно. А теперь посмотри на мои.
Гибсон опустил взгляд на ноги отца. Заостренные носки его черных ботинок были потерты, а чуть дальше кожа выглядела сильно измятой. Вон-младший с любопытством взглянул на отца.
– Ну, и что же ты можешь сказать по этим ботинкам об их хозяине? – прищурился Дюк.
– Не знаю, – смутился Гибсон.
– Это значит, что по одной вещи нельзя толком судить о человеке. Никогда не будь настолько высокомерен и не думай, что ты раскусишь человека по его – обуви. Но…
– Но это ведь только начало?
– Начало, – согласился отец. – Так в чем же разница между ним и мной?
– Ну, к тебе все подходят и разговаривают…
Дюк лукаво подмигнул сыну.
Гибсон почувствовал гордость и энергично кивнул в ответ. Он чувствовал, что что-то упустил, но был счастлив такому вниманию со стороны отца и не хотел задавать слишком много вопросов. Он, наверное, должен теперь и сам во всем разобраться.
– Хорошо, сынок. Дай мне час. Мне нужно немного поработать, зато я знаю одно заведение в Джорджтауне, где делают отличный молочный коктейль «Орео». И мы с тобой туда поедем. Договорились?
– Идет.
Три часа спустя Гибсон проснулся. Он лежал, свернувшись калачиком на кровати в одной из комнат для гостей. Кто-то заботливо накрыл его шубой.
– Просыпайся, сынок. Просыпайся. Вставай…
Дюк сгреб его в охапку и отнес в машину. Гибсон проснулся лишь от звука хлопнувшей дверцы.
– Проснись…
Гибсон пришел в себя на дне океана, усыпанного материальными следами его жизни. В тусклом свете он смог разобрать заржавленную громаду зеленого отцовского универсала, наполовину зарывшегося в песок. Сбоку на него нависали руины дома, в котором прошло его детство. Невероятно, но на заднем дворе расцвел белый кизил. У дерева стоял его первый велосипед. А справа Гибсон увидел школьную аудиторию, откуда агенты ФБР вывели его в наручниках мимо целой толпы телерепортеров с микрофонами и камерами…
На поверхности что-то привлекло его внимание. Оттолкнувшись, он начал подниматься. А когда всплыл, глаза его широко раскрылись, и он сделал глубокий, судорожный вдох. Возле самого лица, словно сбившееся с пути солнце, болталась голая лампочка. Гибсон быстро заморгал, пытаясь сосредоточить взгляд. Но потом понял, что зря это сделал…
Едва касаясь пола кончиками ног, он шатался на деревянном табурете. Единственной вещью, которая мешала ему упасть, была затянутая вокруг шеи веревка, но при этом она жестоко впилась ему в кожу. Гибсон пытался как-то перехватить веревку, чтобы ослабить давление на горле, но его руки были крепко связаны за спиной. Поддавшись панике, он начал биться и трястись и едва не потерял равновесие. Но чья-то рука помогла ему возвратиться в прежнее состояние.