Я не сразу все вспомнила, но ничуть не раскаивалась в содеянном. Я хотела причинить ему боль. Хотела, чтобы он пожалел о том, что считал меня беспомощной, слабой, неспособной дать отпор. Не останавливаясь я бросила взгляд на сбитые костяшки. Нет, я больше не слабая… но кем же я становлюсь?
* * *
– Что случилось с твоими руками? – воскликнула мама, когда я вошла. Она прижимала к уху телефон и торопливо бросила в трубку: – Позже поговорим.
Затем положила телефон и кинулась ко мне.
– Упала с велосипеда, – сказала я устало, скидывая сумку. Это не было совсем уж ложью. Не рассказывать же ей, что на меня напали на обратном пути после того, как я по ее просьбе доставила заказ. Это бы ее подкосило.
– Ты как, в порядке? – спросила она, беря мою руку. Я поморщилась и не столько от боли, сколько от пронзительного треска, едва не взорвавшего мою голову, когда она коснулась меня. И все же я сумела сдержаться, не вырвалась и покорно прошла с ней на кухню.
– Со мной все хорошо, – соврала я, держа руку под краном, пока она поливала холодной водой сбитые костяшки. – Ты сегодня рано пришла, – решила я сменить тему. – Мало народу было в кафе?
Мама удивленно посмотрела на меня.
– Маккензи, – сказала он, – сейчас почти семь часов.
Я взглянула в окно. Уже почти стемнело.
– Ох.
– Ты задерживалась, и я начала беспокоиться. Теперь вижу, что не зря.
– Со мной правда все в порядке.
Она выключила воду, промокнула руку полотенцем и достала из-под раковины флакон со спиртом. Промывая ссадины, она нежно дула на кожу. Это было приятно – не из-за спирта, конечно, от него просто адски щипало. Мне нравилось, что мама ухаживает за мной. В детстве я часто приходила домой со всякими ссадинами – ничего такого, обычные детские проказы. Мама усаживала меня на стол и обрабатывала порезы и царапины. Как бы я ни поранилась, она всегда могла помочь мне. Став Хранителем, я больше не выставляла напоказ свои раны, наоборот, прятала их, и, глядя, как мама обрабатывала ссадины Бена, замечала в его глазах то же, что чувствовала сама.
Я настолько привыкла скрывать свои порезы и ушибы и отвергать мамину заботу, уверяя, что со мной все в порядке, даже когда это было вовсе не так, что испытала невероятное облегчение только от того, что на этот раз можно было не прятать раны. Пусть даже пришлось немного приврать. Потом пришел папа.
– Что случилось? – спросил он, поставив свой кейс. «Это даже забавно, что они так хлопочут над сбитыми костяшками», – с горькой усмешкой подумала я. Страшно даже представить, как бы они отреагировали, если б увидели другие мои шрамы, гораздо более жуткие. Что бы сказали, узнай они правду о моем сломанном запястье. Я едва не засмеялась, но вовремя спохватилась – все-таки в этом нет ничего веселого.