– Я прошу только одного, – сказал Джонни, не отпуская руки Лили и глядя немного в сторону.
– Нет, и не просите. Разве моя неудача в жизни не хуже вашей? Разве я меньше вашего разочарована? Я не могла получить желаемого предмета, хотя исполнение желаний моего сердца было, по-видимому, так близко. Я не могу иметь того предмета, но я знаю, что есть еще другие предметы, и не позволю себе унывать и сокрушаться.
– Вы тверже меня, – сказал Джон.
– Не тверже, но увереннее. Постарайтесь сделаться таким же уверенным, как я, и вы тоже будете тверды. Не так ли это, мама?
– Я желаю, чтобы это было иначе, желаю, чтобы было иначе! Если ты можешь подать ему какую-нибудь надежду…
– Мама!
– Скажите мне, что я могу приехать через несколько времени… через год.
– Я не могу и этого сделать. Собственно, за этим вам не стоит приезжать. Помните, что я однажды сказала вам в саду? Я сказала, что люблю его больше всего света. То же самое скажу вам и теперь: люблю его больше всего света. Могу ли я после этого подать вам какую-нибудь надежду?
– Но, Лили, это не будет же навсегда.
– Навсегда! Почему бы ему не принадлежать мне, точно так же, как и ей, навсегда? Джон, если вы понимаете, что значит любить, вы больше ничего не скажете. Я говорила с вами об этом откровеннее, чем с кем-либо другим, откровеннее даже, чем с мама, потому что мне хотелось, чтобы вы поняли мои чувства. Я поступила бы бесчестно в моих собственных глазах, допустив любовь к другому человеку после… после… словом, я смотрю на себя, как будто я за ним замужем. Помните, я не обвиняю его. Мужчины смотрят на подобные вещи совершенно иначе.
Лили не отнимала руки своей и, произнося последнюю речь, сидела в старом кресле, сосредоточив взгляд свой в одной точке на полу. Она говорила тихим голосом, медленно, почти с затруднением, но, несмотря на то, каждое слово произносилось так ясно, так отчетливо, что Имсу и мистрис Дель нельзя было бы не запомнить их. После такого признания Имсу казалось невозможным продолжать свое домогательство. Для мистрис Дель это были страшные слова, намекавшие на всегдашнее вдовство и указывавшие на страдания далеко обширнее тех, которые она предвидела. Лили говорила правду, что никогда и никому не высказывалась так откровенно, как Джонни Имсу, никогда не делала попытки выяснить свои чувства. «Я поступила бы бесчестно в моих собственных глазах, позволив себе полюбить другого!» Это были страшные слова, и с тем вместе удобопонятные. Мистрис Дель догадалась, что Имс поторопился, что граф и сквайр приступили к излечению раны слишком скоро после ее нанесения, что для полного выздоровления ее дочери требовалось время и время. Но попытка была сделана, Лили принудили произнести слова, забыть которые трудно было бы ей самой.