В Центральном доме художника на Крымском Валу было шумно и весело. Выставка, проходившая тут на этот раз, выбивалась из привычной для ЦДХ строго-академической атмосферы. На небольшой сцене играла молодая фолк-группа – девушка в льняном платье в пол, с венком на распущенных волосах, пела что-то протяжное и лирическое. Сам зал тоже был оформлен в стиле южнославянского сельского жилища. Под потолком висели пучки душистых трав. На стенах – какие-то деревянные поделки, рябиновые бусы, ленты, беленые холсты. Тут и пахло как-то особенно, совсем не по-выставочному – теплом, летом, цветущим лугом, речной водой.
Публика пришла самая разношерстная – были тут и строгие искусствоведы, суховатые дамы в крахмальных блузках и траченные молью дядьки в плохо сидящих костюмах. Шаталась между стеллажей и неформальная молодежь – кто едва передвигал тонкие ноги, обутые в тяжеленные ботинки, кто звенел замысловатым пирсингом на лице, кто весело тряс розово-зеленым ирокезом. Попадались и офисные работники, явно заскочившие на выставку в обеденный перерыв, и состоятельные господа, решившие прикупить в подарок какому-нибудь ни в чем не нуждающемуся приятелю или коллеге произведение современного искусства.
Все они расхаживали по залу, замирали то у одного, то у другого стеллажа, говорили вполголоса:
– Ух ты… А вон там, посмотри, какая! А это кто, Питер Пэн?
А на стеллажах, на деревянных полках сидели, лежали, висели, провожая глазами публику, куклы. Самые разные: тряпичные – ватные и пухлые, изящные фарфоровые, с хрупкими запястьями, фольклорные глиняные, современные пластиковые, и такие причудливые, что понять, из чего они сделаны, не представлялось возможным. С одной полки свешивалась, покачивая черными мохнатыми лапами, диковатая женщина-паук, на другой сидел, склонив голову в колпаке с бубенцами, грустный арлекин, с третьей таращила глаза и брезгливо поджимала губы дива двадцатых годов – в серебристом платье и сверкающей диадеме, на четвертой погонял стадо белых меховых овечек белобрысый пастушок с заткнутым за пояс рожком. На пятой трагически заламывала руки роковая красотка в черных шелках.
Кира медленно двигалась по залу, разглядывая представленных на выставке кукол, и задержалась взглядом на одной. Длинные алебастровые руки и ноги, острые коленки, тонкие запястья, белые, отливающие платиновым светом пряди волос, черты лица – странные, тонкие, завораживающие какой-то нездешностью. Не поймешь, юноша это или девушка. Кукла, наряженная в узкие джинсовые шорты до колен и растянутую съезжавшую с плеч футболку, сидела, прислонившись спиной к стенке стеллажа, и смотрела куда-то вверх, запрокинув голову и вздернув решительный подбородок.