Все это произошло именно в тот момент, когда и у Киры наконец нашлось что предложить. Понадобилось каких-то шесть лет, чтобы ее положение в Европе стало прочным и устойчивым. Теперь у нее была своя квартира в центре Милана – за нее, правда, еще предстояло выплатить остатки кредита, но так или иначе наличие недвижимости означало, что обратно в Россию Киру уже никто не выдворит. И сумма в банке за время работы у нее скопилась достаточная, чтобы безбедно прожить несколько лет, даже если предложения о съемках перестанут ей поступать. Месяц назад у Киры закончился очередной контракт, новый она пока ни с кем еще не подписала. Хотелось для начала поговорить с Мариной. Объявить ей, что то, чего они так долго ждали, свершилось, что Кира наконец встала на ноги в Европе и теперь зовет ее уехать с собой. Именно ради такого разговора она и прилетела в Москву. Но теперь, глядя на Марину, наслаждавшуюся своей персональной выставкой, отвечавшую на вопросы журналистов и поклонников ее творчества, не знала, как ей подступиться к этому разговору. Ей всегда казалось, что она, как более сильная, более решительная в их союзе, выстроит для них с Мариной какую-то базу, а той останется лишь приехаться к ней и наслаждаться жизнью. И как-то не учла, что и Марина за эти годы уйдет далеко вперед, и предложение переехать к ней в Европу вдруг автоматически начнет означать предложение пожертвовать своим положением здесь, в России.
Эти мысли не давали Кире покоя, и она все откладывала и откладывала предстоящий разговор. Понимала, что срок отъезда все ближе, а они с Мариной все так же, как и раньше, деликатничают друг с другом, обходят стороной опасные вопросы и делают все, чтобы не омрачать короткую встречу.
Выставка закрывалась поздно, в районе одиннадцати вечера, и Марина, конечно, хотела присутствовать до конца. Кире едва удалось утащить ее из ЦДХ около девяти.
– Ты же на ногах не держишься, – строго выговаривала она, пока они с Мариной шли по набережной в направлении Крымского моста.
Стояла осень, и прохладный воздух неуловимо отдавал жженой листвой, горчил на губах. Из-за ограды парка Горького доносилась музыка, в темной речной воде бликовали, отражаясь, разноцветные городские огни. Город этот был совершенно не похож на ту голодную, замызганную Москву начала девяностых, из которой Кира когда-то бежала за лучшей жизнью. И в душе поднималась горечь – да, она приехала за Мариной, но опоздала. Та выкарабкалась и без нее, стала теперь новой, незнакомой, сильной, уверенной в себе – такой же, как этот незнакомый теперь Кире живущий своей жизнью город.