Разъяснилось все в одно апрельское утро. Кира в то время сдружилась с парнем-моделью, который должен был участвовать в показе следующей шуваловской коллекции. Виталик – так его звали – был необыкновенно красив. Почти Есенин – пшеничного цвета кудри, голубые глаза, тонкая фигура. Юный полубог восемнадцати лет.
Он только что приехал в Москву, был новеньким в модельном бизнесе, никого не знал и, наверное, именно поэтому пригласил Киру в кафе. Они пили какао, болтали обо всем на свете, смеялись. Кира уже и забыла, что такое бывает – просто болтать с симпатичным ровесником без гениальных озарений и припадков кромешного отчаяния, шутить, хохотать, глазеть в окно. С Виталиком было удивительно легко, как… да, пожалуй, как легко ей было с подругами, Таней и Владой, в то далекое летнее утро после выпускного. Невозможно было поверить, что с той поры прошло меньше года.
В день показа Кира рано утром приехала к Шувалову на квартиру, чтобы – как обычно – помочь с организацией, проверить, все ли готово, позвонить кому нужно, напомнить, надавить, наорать.
Шувалов вышел ей навстречу из спальни, весь помятый, взлохмаченный, неумытый. Прошлепал босиком на кухню и вернулся, жуя отдающую чесночным запахом холодную котлету, спросил, как ему лучше уложить волосы, как на праздновании дня рождения или как на показе в Доме моды Славы Зайцева. Кира что-то ответила. И тут же на тумбочке взорвался трелью телефон. Шувалов кивнул ей, и она сняла трубку. Оказалось, что что-то было не готово, часть платьев отвезли не по тому адресу. Кира стала поспешно диктовать что-то, пытаться исправить ситуацию.
И в этот момент из шуваловской спальни, трогательно краснея и приглаживая встрепанные волосы, выплыл завернутый в простыню Виталик. Кира увидела его, и в голове моментально что-то щелкнуло, пазл сложился. Господи, так вот почему Леня ни разу к ней не прикоснулся, не сделал ни одного шага навстречу. Как же она могла быть такой дурой? Это же очевидно!
Щеки у Киры горели и зудели от прилива крови. Она, наверное, даже позже не смогла бы разобраться во всей той мешанине чувств, что обрушилась на нее тогда. Было и больно, и стыдно, и неловко, и муторно. И слезы подступали к глазам. И в то же время хотелось что-нибудь разбить, кинуться куда-то, заорать.
Пару минут она просто стояла там, в прихожей, прижимая к уху телефонную трубку, и пыталась отдышаться. А потом закричала, перекрывая все так же бубнивший в трубке виноватый голос:
– Что значит «не готово»? Вы в своем уме? Как вы можете!
Потом она швырнула трубку на рычаг и услышала, как Шувалов крикнул из своего кабинета: