Вернулся он незаметно; просто я открыл глаза, а он уже был рядом, сидел, сутулясь, и мелкая дрожь пробегала по складкам его плаща - то ли от тяжести водяного сева, то ли оттого, что отец здорово озяб.
Он умел чувствовать мой взгляд, и спросил, не поворачиваясь:
- Проголодался?
- Ничуть, - возразил я, удивляясь правдивости слова.
- Знаешь, я ничего не нашел, - с усилием в голосе сообщил он. - Такой славный лес, и ни души...
- Но я правда не голоден!
Он не поверил мне, но он не мог ничего поделать.
- Я решил было пойти дальше и побоялся заблудиться, - сказал он. Если ты отдохнул хоть немного...
Он повернулся ко мне и потеребил рукав моего плаща; быстро темнело; его лицо теперь почти не выделялось из теневого провала под капюшоном.
- Как дела, сынок? - спросил он все еще виноватым голосом.
- Пойдем, - я махнул рукой, указывая направление; в сущности, нам было безразлично, куда идти; но не успели мы сделать и по пять шагов, как мягкое, коротко оборвавшееся движение заставило нас оглянуться похожанин, мирно соседствовавший с нами под деревом, лежал, неудобно запрокинув голову; холодные розги Серого ливня хлестали его открывшееся лицо, и что-то жуткое до тошноты было в этом его положении.
- Человек умер, - сказал отец, а я испугался и заплакал; мы не знали даже: тот человек - он был мужчина или женщина, а всякое возвращение, всякую скорбь по умершим Серый ливень держал для похожан под запретом.
И так мы снова были в пути, неизвестно от чего спасаясь, неизвестно какую награду надеясь получить впереди; и так мы снова шли по этой земле, истязаемой Серым ливнем; и уже была ночь, и мы очень скоро отбились от нашего замечательного леса; я безутешно жалел об этом, но молчал, и только сейчас в полной мере начинаю сознавать всю тщетность моих сожалений тогда и ту предательскую видимость, которая их возбуждала - ведь если бы мы в тот день остались на опушке леса... я спрашиваю: кто скажет, что было бы лучше в тот день? - и нет никого, кто бы дал мне ответ... и так мы скоро потеряли свой лес, а Серый ливень косил и косил нам навстречу, и отец то и дело придерживал меня за плечо; я двигал ногами, как заведенный, стараясь не оскользнуться; я ничего не видел перед собой и знал, что впереди ничего-то и нет, кроме черного ночного вещества, нанизанного на длинные спицы ливня, и отец сам изменял направление похода, проводя меня мимо закраин кипящих под ливнем болот и озер, и единственное, что нам было очень необходимо тогда - это поскорей, буквально ощупью отыскать хоть какую-никакую возвышенность; и меня уже настигла минута отчаянья, как вдруг отец остановился, и я услышал его охрипший до неузнаваемости голос.