Такова трехстраничная выписка из протокола допроса обвиняемого Ежова. В левом верхнем углу значится: «На Бабель». Выписка приобщена к делу писателя. Под каждой страницей стоит подпись, сделанная чернилами: «Читал И. Бабель». Кроме Кобулова протокол допроса подписали старший следователь следчасти старший лейтенант ГБ Сергиенко и младший следователь следчасти ГЭУ (главного экономического управления) НКВД сержант ГБ А. Куприна.
В тот день, 11 мая, Бабель ездил по делам в Москву и, разумеется, не мог знать, что происходило в кабинетах Лубянки. Не знал он и того, сколько материалов скопилось там в его досье, начиная с 1932 года. Вечером он вернулся в Переделкино. Дача была пуста и холодна.
Судьба писателя решалась в эти майские дни на самом верху, то есть у Сталина. Мы никогда не узнаем, в какой момент «кремлевский горец» решил уничтожить Бабеля; возможно, Берия заранее подготовил список лиц, подлежащих аресту, и хозяин, внимательно просматривая бумаги, решил, что час Бабеля пробил. Редкие счастливчики удостаивались того, чтобы жирный карандаш вождя вычеркнул их имена из черных расстрельных списков (так, если верить Р. Медведеву, повезло Лиле Брик).
В понедельник 15 мая в пять часов утра на московскую квартиру Бабеля в Большом Николо-Воробинском переулке нагрянули люди в военной форме. Вспоминает жена писателя Антонина Николаевна Пирожкова.
«Оказалось, что пришедших было четверо, двое полезли на чердак, а двое остались. Один из них заявил, что им нужен Бабель… и что я должна поехать с ними на дачу в Переделкино.
…Приехав на дачу, я разбудила сторожа и вошла через кухню, они за мной. Перед дверью комнаты Бабеля я остановилась в нерешительности; жестом один из них приказал мне стучать. Я постучала и услышала голос Бабеля:
— Кто?
— Я.
Тогда он оделся и открыл дверь. Оттолкнув меня от двери, двое сразу же подошли к Бабелю:
— Руки вверх! — скомандовали они, потом ощупали его карманы и прошлись руками по всему телу — нет ли оружия.
Бабель молчал. Нас заставили выйти в другую, мою комнату; там мы сели рядом и сидели, держа друг друга за руки. Говорить мы не могли»[50].
Какими бы мрачными ни были предчувствия, арест всегда неожиданность. Жертву полагалось брать врасплох, тепленькой: ночью в постели, ранним утром, часто среди уличной толкотни, на даче или когда человек возвращается из гостей, но непременно тихо, без лишнего шума, не привлекая внимания соседей, либо прохожих.
В технике процедуры задержания чекисты достигли большого искусства. Я думаю, что спецбиблиотеки и архивы Лубянки хранят множество директив, циркуляров, инструкций внутреннего пользования, где подробно излагаются разнообразные методы наружного наблюдения, слежки, скрытого преследования, обыска и ареста. Такие методические пособия предназначались главным образом для сотрудников оперода (т. е. оперативного отряда), и нередко их писали самые отъявленные палачи НКВД вроде Родоса и Шварцмана. Поскольку аресты носили массовый характер, приходилось заботиться о максимальной скрытности оперативных действий.