Иронико-гротескный характер сцены лишь оттеняет ее суровую подлинность. Все в ней правдиво, начиная с ареста на улице, где уже наготове автомобиль с включенным мотором (так потом будет арестован Павел Васильев) до теоретических дискуссий в кабинете следователя (этим любил заниматься небезызвестный Яков Агранов: с Андреем Белым он вел беседы об антропософии[7], А. В. Чаянову приносил в тюремную камеру книги из личной библиотеки[8]).
Чекистская тема в художественной литературе о гражданской войне выглядела абсолютно органично, поскольку писатели ставили перед собой мучительные вопросы о праве на насилие, о цене человеческой жизни, о своеобразии русской революции. Образы чекистов в первых советских книгах не лишены романтического ореола и определенной жертвенности, — достаточно вспомнить большевика Орлова из «Рассказа о простой вещи» Б. Лавренева. Сродни ему председатель губчека Зудин в повести А. Тарасова-Родионова «Шоколад». Это благородные рыцари революции, спокойно идущие на смерть. Несколько иначе увидел чекистов И. Эренбург в авантюрном романе «Жизнь и гибель Николая Курбова». Следуя за главным героем по коридорам Лубянки, куда коммуниста Курбова партия направляет на работу, читатель видит следователей отнюдь не идеальных. Заведующий подотделом товарищ Аш, точно парикмахер, не расстается с ножницами даже на допросах. Никто не знает, каким образом попал в следователи сын дантиста, ценитель Бодлера и садист Андерматов. Случайным человеком в ЧК показана секретарша Белорыбова. Фигуры, одним словом, малопривлекательные. В отличие от них Курбов дан автором едва ли не как аскет, фанатично преданный идее. Так и писала критика тех лет: индивидуалист, бретер революции, игрок. Образ казался сконструированным, схематичным. Д. Горбов заметил, что герой Эренбурга «легче всего чувствует себя на работе в ВЧК… именно потому, что напряженность борьбы с контрреволюционными заговорами приближает этот вид тыловой работы к обстановке борьбы на фронте и в тылу врага»[9]. Смерть Курбова в финале воспринимается сегодня по-другому, нежели в двадцатые годы. Романтики революции обречены. И чем больше крепла ЧК как карательная организация, тем меньше оставалось шансов на выживание чекистов-идеалистов. (Много позже эта тема получила развитие в повести П. Нилина «Жестокость».)
Эксцессы революции, свирепая ненависть борющихся сторон наложили отпечаток на характер ВЧК, детища гражданской войны. Сотрудники особых отделов и ревтрибуналов представляли собой, несомненно, специфическую породу людей, способных выполнять грязную работу. Оправдание их служебных «дефектов и неправильностей» находили обычно в конечных целях пролетариата, вынужденного защищать себя от происков многочисленных классовых врагов. Можно выделить две категории чекистов, разумеется, условно. Первая — старшее поколение: профессиональные революционеры, интеллигенты, учившиеся в российских и европейских университетах, люди с большим опытом эмигрантской партийной работы. После Октябрьского переворота они, как правило, занимали в ВЧК руководящие посты (Менжинский, Артузов, Бокий и др.). Другая категория — революционная молодежь, поколение А. Фадеева и Н. Островского, недоучившиеся гимназисты, реалисты, ровесники XX века. Отрочество и юность поколения пришлись на гражданскую войну. «Рожденные бурей», они прошли школу партизанских отрядов, ревкомов и укомов, служили в частях особого назначения (ЧОН) и командах ревтрибуналов. На их долю выпало практическое осуществление репрессивно-карательной политики, а именно — суды и расстрелы. В дальнейшем молодые партийцы составили костяк не только в ОГПУ, но и в других советских учреждениях. Психика этих людей оформилась в обстановке массового террора, имевшего опору в определенной идеологии. «Мир для Безайса был прост. Он верил, что мировая революция будет если не завтра, то уж послезавтра наверное. Он не мучился, не задавал себе вопросов и не писал дневников. И когда в клубе ему рассказывали, что сегодня ночью за рекой расстреляли купца Смирнова, он говорил: „Ну что ж, так и надо“, — потому что не находил для купцов другого применения». Под этими словами Виктора Кина, автора романа «По ту сторону», могли бы подписаться А. Фадеев, В. Киршон, В. Ставский, Н. Островский, А. Гайдар — называю лишь самые известные имена. Страшная простота, психологическая одномерность героя подчеркнута с помощью хрестоматийного литературного примера. «Безайс взялся как-то читать „Преступление и наказание“ Достоевского. Дочитав до конца, он удивился.