Нет. Конечно нет. Он вот-вот появится.
Но уже темнело. Ее потерянное и одинокое дитя где-то бродит. Скоро тьма проглотит его красную куртку, его светлые-светлые волосы. И как его тогда найти?
Джейни опустила окно, и густая свежая ночь без Ноа затопила машину.
— НО-А!
Взгляд Джейни метался, ничегошеньки не находя.
Андерсон ковылял по дороге прочь от дома Крофордов, и фонарик хлипкой струйкой света брызгал в широченное ухмыляющееся лицо раннего вечера. Сгущались сумерки, и где-то в этих сумерках был Ноа, и необходимость все исправить пульсировала в теле Андерсона, всплесками накачивая его жесткой энергией, даруемой гормоном, который вырабатывало мозговое вещество надпочечников, — адреналином, а от адреналина подскакивал пульс, учащалось сердцебиение и повышалось кровяное давление, а также уровни глюкозы и липидов в крови, и мозг рикошетил от высоченной стены настоящего в прошлое — на десять, двадцать, тридцать лет назад.
Прита Капур.
Дважды вошла в одну и ту же реку.
Кем Андерсон себя возомнил — богом? Кто он такой, чтоб играть жизнями, прошлыми и нынешними?
Людям не положено помнить. Поэтому большинство из нас и не помнит. Людям положено забывать. Лета — река забвения. Лишь немногие потерянные души позабыли испить ее целительных вод — позабыли забыть.
И теперь Андерсон бродит по этим улочкам, которые для него чужестраннее любой индийской деревни, и, вырвавшись из его груди, в небе снова и снова теряется имя потерянного ребенка. Его последнего ребенка.
Ноа, светловолосый и счастливый, подпрыгивает на цыпочках.
Ходишь, зовешь — ты рот и пара глаз, а больше ни на что не годен. Вокруг вздымаются воды Леты, и вскоре Андерсон позабудет всё, даже имена потерянных.
Надо отсюда валить.
Пол вбежал в дом. И все равно слышал крики и плач мальца.
Пол вылетел в заднюю дверь, ринулся через двор, вынырнул через дыру в заборе, со всех ног понесся полем в лес. Старый колодец обогнул, дал большого крюка, словно кости могут выпрыгнуть со дна и отдубасить его по морде, во какое шизовое кино крутилось у него в башке, да только это не в башке и не кино. Пол мчался через лес, и ноги подкашивались, разъезжались на сосновой хвое, но уносили его все дальше, вперед, будто можно раз и навсегда обогнать 14 июня, хотя ясно же, что Полу никуда не деться, с ним навсегда останется все это — этот малец, что стоит во дворе и долдонит:
— Почему ты меня поранил, Поли? Почему ты меня поранил, Поли? Почему ты так?
И сердце Пола в ответ долдонило: я не знаю не знаю не знаю.