.
— Джерри, — тихо произнесла доктор Ротенберг. — Серьезно, я считаю, вам нужно с кем-то поговорить.
Он открыл глаза.
— Пожалуйста, не зовите психиатра. Со мной все нормально. Правда.
— Хорошо, — вполголоса ответила она.
Они посидели молча, глядя друг на друга через стол так, будто их разделяла ревущая горная река. Другие люди ужасно странные, подумал Андерсон. Поразительно, что им удается общаться.
Так, хватит. Он наклонился вперед, вдохнул поглубже.
— Ну что, мы закончили?
Я вам, считайте, делаю одолжение, подумал он. Настоящим вы освобождаетесь от косоглазого внимания человека-руины.
— У вас еще остались вопросы? Насчет… протекания болезни?
Чего она от него хочет? Внезапно накатила паника. Андерсон вцепился в подлокотники кресла и заметил, как при виде этого симптома слабости невролог наконец расслабилась. Андерсон заставил себя разжать руки.
— Вы мне на них не ответите. И вскорости все ответы придут сами.
Он умудрился встать и не зашататься. Небрежно ей отсалютовал.
Посмотрел, как она смотрит, как он берет портфель и куртку; ясно, что она в смятении, что ей неуютно. Она-то ждала другого.
Пусть это будет вам уроком, подумал он, затворив за собой дверь и привалившись к стене, с трудом переводя дух в ослепительно ярком флуоресцентном коридоре под неостановимо накатывающим ревом жизни здоровых и больных. Заранее ни на что не рассчитывайте.
Урок всей его жизни.
Джейни в самом нарядном своем черном платье встала на колени на розовом кафеле и постаралась успокоиться. По полу сочилась мыльная вода из ванны, и чулки намокли, а подол пошел пятнами. Джейни всегда любила это платье — высокая талия красит фигуру, а бархат праздничен, богемен; теперь, однако, покрывшись кляксами яичного желтка и потеками пенного шампуня, блестевшего, как слюна, платье обернулось самой роскошной ветошью в ее гардеробе.
Джейни заставила себя подняться и глянула в зеркало.
Одно слово — страхолюдина. Под глазами черно от туши — Джейни смахивает на футболиста; бронза и блестки теней для век уползли на виски; левое ухо в крови. Прическа, правда, уцелела — взметается и вьется вкруг лица, будто ей надо отдельно объяснять, что происходит.
Хотела вечерок отдохнуть от Ноа. Сама виновата.
И ведь так ждала вечера.
Неразумно, пожалуй, заводиться из-за свидания с человеком, которого даже не знаешь. Но ей понравилась фотография Боба, его открытое лицо и добрые глаза с прищуром, и юморной голос по телефону, и как этот голос вибрировал в самой глубине ее нутра, пробуждал тело к жизни. Проговорили больше часа, радовались, находя много общего: оба выросли на Среднем Западе и после колледжа добрались до Нью-Йорка; оба — единственные отпрыски грозных матерей, обладатели приятной внешности и социальных навыков, в любимом городе очутившиеся, к своему удивлению, в одиночестве. Оба поневоле гадали (вслух не говорили, но чувствовалось — в эхе голосов, в раскованном смехе), не подошла ли к концу их обоюдная тоска.