— Я теперь такой. Хочешь меня такого — отлично, забирай. Не хочешь — тоже ничего, — сказал Генри, предложив переехать обратно к ней. Лицо у него было каменное, и он пожал плечами — мол, ему все равно, что хочешь, то и делай, — но Дениз-то видела его насквозь, как своих детей, он же весь как на ладони — он очень хотел, чтоб она его приняла. И она тоже очень этого хотела.
Какое счастье, что Генри вернулся. После смерти Томми в Генри осталась эта тяжесть, вряд ли она когда-нибудь уйдет, но он, к примеру, с наслаждением ел, и Дениз вдруг снова полюбила простые радости стряпни — чуть-чуть того, чуть-чуть сего, а потом это все достаешь из духовки, и оно дымится, и в доме вкусно пахнет, и все съедается до последней крошки.
— А ты опять мяса нарастила, — все повторял Генри, тыча ее в мягкий бок.
И Чарли тоже полегчало. Вот уж это ясно как день. Парень — клоун, всегда такой был, и теперь Дениз видела, как искусно у него выходит валять дурака. И радовалась, когда под вечер Генри, закинув голову, утробно хохотал за столом над очередной шуткой Чарли, а Чарли тишком вспыхивал от удовольствия и застенчиво опускал голову, смакуя этот смех. Иногда после ужина они вдвоем играли в гараже — Чарли на ударных, Генри на басу, и от музыки вибрировали стены, и музыка разносилась по всей округе, заглушая даже брехливую соседскую собаку, и Дениз уже заподозрила, что все в жизни, пожалуй, сложится неплохо.
Про Ноа они не говорили. Оба не хотели этой ссоры: победителем из нее не выйти, до логического конца ее не довести. Когда расцвела весна, в голову Дениз то и дело стала закрадываться мысль навестить Ноа; поначалу она эту мысль отпихивала — боялась нарушить хрупкое домашнее равновесие. Вместо этого послала Ноа подарок на день рождения Томми — о чем, впрочем, в открытке не упомянула.
В первые месяцы она несколько раз говорила с Ноа по телефону, но обычно выходило нехорошо — то ли потому, что мальчик еще маленький и телефон его, естественно, раздражает, то ли потому, что обстоятельства слишком чудны́е. Первые пять секунд Ноа рвался поговорить и часто донимал мать, чтоб та позвонила. Но на вопросы про детский сад отвечал застенчиво, односложно и (ненадолго оживившись, чтобы спросить про Хвосторога) с явным облегчением убегал. Дениз терзали противоречивые чувства, и после этих разговоров она всякий раз отходила по полдня. Со временем звонки сошли на нет.
К лету она исполнилась решимости повидаться с Ноа лично. Сочла, что уже в силах. Джейни согласилась, но не без опаски.
— Он особо про Томми уже не вспоминает, — сказала она, и Дениз решила, что это и к лучшему.