Брызнув крошками на скатерть, Энгзли откусил от громадной булки размером с его ладонь. Рыжеватые волосы его на внушительном кумполе прежде времени редели, а лицо порозовело и размылось от избытка солнца и тайского виски — в целом Энгзли смахивал на помятую тыкву. Может, у него и мозг размягчился.
— Это же взятка, — нахмурился Андерсон. — Девочка скажет, что ты попросишь.
— Это, считай, жест доброй воли. Уверяю тебя, ради тряпичной куклы она свою историю не поменяет. Во всяком случае, я сомневаюсь. — Энгзли пригляделся к нему. — Ты там, под очками своими, меня ненавидишь, да?
Андерсон снял солнечные очки и поморгал голыми глазами, рассматривая собственные белые пальцы.
— Я просто думал, что тебе научная оценка нужна. Ты меня не для этого разве позвал?
— Ну, мы же тут как бы сочиняем на ходу, нет? — И его друг улыбнулся — широченная, слегка маниакальная улыбка, обнажившая кривые зубы, дикая, как эта тряпичная кукла.
Какая ошибка, подумал Андерсон. Все это — одна сплошная ошибка. Несколько дней назад он по сугробам брел в коннектикутскую лабораторию. Изучал там долгосрочное и краткосрочное воздействие травматической стимуляции электрическим током на центральную нервную систему крыс. Бросил эксперимент на критической стадии.
— Я думал, это серьезный проект, — медленно произнес Андерсон. В голосе звякнула жалобная нота — будто ребенок хныкнул.
Энгзли как будто обиделся:
— Когда я позвал, ты, если мне не изменяет память, не очень-то упирался.
Андерсон отвел глаза. Собака все сражалась с течением. Доплывет или утонет? Двое детей, скача в грязи, подманивали ее с другого берега. Запах речной гнили мешался с цветочным ароматом чая.
Энгзли прав. Андерсон рванул сюда не раздумывая. Вел его в основном инстинкт — взволнованный голос друга прорезал эти промозглые разлаженные месяцы, что последовали за смертью младенца, и Андерсона накрыло волной ностальгии.
Они с Шейлой обитали в параллельных преисподних и почти не разговаривали. Он проживал день за днем, изучал своих крыс, как следует фиксировал результаты, пил больше, нежели следовало; в основном чувствовал, что и сам не лучше подопытных паразитов. Если вдуматься, в крысах жизни будет побольше.
Мальчишеское воодушевление Энгзли прилетело через океан воспоминанием о том, что и он, Андерсон, некогда питал интерес к жизни и, быть может, интерес этот снова пробудится, если рискнуть; и вдобавок это побег, передышка — то самое, чего Андерсон еженощно искал на дне стакана.
— Я узнал про потрясающую штуку. Еще одна Шанти Деви, — возвестил Энгзли по телефону, и Андерсон, услышав это имя, рассмеялся впервые за много месяцев. — Я, разумеется, оплачу тебе дорогу. Ради науки.