— Ставлю на черное! Еще на черное! Скушали?
Жмакин засыпал и во сне шел, ведомый товарищем Митрохиным, красивым, улыбающимся, веселым Андреем Андреевичем. Его опять вели в тюрьму, хотя он и не убежал и не украл больше, хотя он только хотел «ухватиться за жизнь», «подняться», «начать все сначала». Он сам пришел на площадь, но Митрохин сказал ему, что он «хитрый, как муха», однако же тут работают люди «поумнее его». И предложил взять кражу, с ходу сознаться в краже.
— Поедешь обратно! — посулил он, ослепительно улыбаясь.
Сон мешался с явью. Жмакин то засыпал, то садился на полу — тяжело дыша, ругаясь, бормоча. Зачем он просил Митрохина, чтобы тот отправил его к Лапшину?
— К Ивану-то Михайловичу? — сверкал зубами Андрей Андреевич — Иван Михайлович сейчас в нарзанной ванне сидит. Понятно, гражданин Жмакин? И, кстати, я вам не товарищ, а гражданин начальник, потому что ваш товарищ не кто иной, как тамбовский волк!
Потом зевал и спрашивал:
— Ну как? Будем сознаваться или будем морочить голову?
Пожалуй, сон был страшнее яви: явь осталась позади, с явью он покончил. А сон мог привязаться надолго, мог стать таким же неотвязным, как Митрохин. С таким сном пропадешь.
…Утром Жмакин долго стоял в очереди, но потом надоело, обошел всех и положил руки на стол перед военным. Тот поднял глаза, потом почти изумленно спросил:
— Обратно?
— Обратно, — глухо повторил Жмакин.
— Так вы же…
Жмакин знал, что хотел сказать военный: он хотел сказать, что Жмакин хорошо работал, даже больше чем хорошо, что его портрет висел на Доске почета, что на него можно было положиться. Но начальник ничего этого не сказал, не время было и не место. Он только спросил:
— На какую встанете работу?
— Могу портсигар принять или часы за десять секунд, — сказал Жмакин. — Не потребуется?
Очередь негромко зашумела, здесь любили спектакли. Начальник смотрел в упор на Жмакина — серьезно и не обижаясь. Он повидал многое в своей жизни, этот человек с залысинами и запавшими глазами, и умел понять человека в настоящей беде.
— Отставить шуточки! — сказал он, помедлив. — Пойдете работать на молочную ферму.
— Я коров боюсь.
Очередь заржала. Спектакль начался. Но Жмакин в бешенстве повернулся. Он и в самом деле с детства боялся коров.
— Чего ржете? — крикнул он. — Вы, рвань! Шпана несчастная!
Лицо его дрожало. Теперь было понятно, почему блат окрестил его «Психом». Глаза его сузились, одно плечо выдалось вперед. Очередь шарахнулась кто куда. Начальник с любопытством смотрел на него своими запавшими глазами.
— Не шумите, Жмакин! — сухо сказал он. — Зайдете ко мне завтра в тринадцать часов. Разберемся. Вы не больны?