Эти двое тоже смотрели на него. Агент КСРБ тут же отвернулся, но Арман Гамаш выдержал взгляд профессора, который вдруг почувствовал себя в окружении.
Повернувшись к своему собеседнику, он спросил:
– Интересно, почему они все еще здесь.
– Агенты КСРБ? – уточнил Бовуар. – Собирают информацию о пушке, разумеется. Зачем же еще?
– Да, конечно, – подтвердил Розенблатт. – Больше незачем.
Обед проходил за длинным сосновым столом в кухне Клары: курица и овощи, приготовленные на открытом огне, корзиночки с нарезанным багетом. В комнате зажгли свечи, на середину стола водрузили пышную цветочную композицию.
Мирна полдня потратила, подбирая гибкие ветки с яркими осенними листьями и ветки поменьше с маленькими красными яблоками-дичками. Она собрала сосновые шишки на деревенском лугу. Палочки и шишки. Дань мальчику, который всю свою жизнь защищал Три Сосны.
Обед закончился, посуда была убрана, и гости разошлись по домам.
– Ты идешь, тупица?
– Мне только нужно взять пластинку. Вернусь через минуту.
И он вернулся. Несколько минут спустя Жан Ги осторожно извлекал из конверта виниловую пластинку.
– Ну-ка, дай мне ее.
Рут выхватила у Бовуара пластинку и чуть не уронила ее на пол.
Определив первую сторону, она поместила пластинку на диск проигрывателя, удивив Бовуара тем, что без всяких усилий надела ее на шпенек. Но когда она попыталась поставить на пластинку звукосниматель, он остановил ее, боясь, что она поцарапает драгоценный винил:
– Дайте мне.
– Ты делал это когда-нибудь раньше? – спросила Рут, отталкивая его острым локтем.
– Эй, – сказал он. – Больно.
– Хочешь узнать, что такое больно? Тогда подожди, пока тебе в уши не польется эта хрень.
Она погрозила пальцем пластинке Ала Лепажа, которая крутилась вместе с диском. Рут подняла звукосниматель и умело, осторожно опустила иглу на винил.
Из громкоговорителей донеслось ритмичное потрескивание.
Первая песня началась звуками одной гитары. Классическими, мелодичными. Затем барабанная дробь, похожая на метроном. Поначалу медленный марш, но постепенно он набирал скорость и мощь. Вступали все новые и новые инструменты, музыка понеслась галопом. Пианино, струнные. Духовые. Бой барабана приобрел чуть ли не военное звучание, перешел в мощное, энергичное, бравурное крещендо.
И в эти звуки вплетался голос.
Бовуар сидел на бугорчатом старом диване, смотрел на вращающийся диск и удивлялся низкому, сипловатому голосу Лепажа.
Когда первая песня закончилась, Жан Ги сказал:
– Невероятно. Даже вы не могли не почувствовать.
– Ты стихи-то слышал?
– Кажется.