– Если ты решил, что они невероятные, у тебя совсем мозгов не осталось. Извини, мне нужно пописать. – Она с трудом поднялась со стула. – Весь вечер пила чай.
Когда она вышла, Жан Ги осторожно поднял звукосниматель и поставил иголку на начало пластинки.
«Встретились в баре моряк и солдат, – пел своим хрипловатым голосом Ал. – И сказал один другому: вот так-то, брат».
Жан Ги прослушал, как они разговаривали о войне и любви, о том, как разошлись их дороги, как они воевали по разные стороны.
Рут верно сказала. Песня была горькая, но не такая, как, вероятно, хотелось Алу Лепажу. История получилась шаблонная, неловкая, непривлекательная. Рифмы – либо очевидные, либо вымученные. Но музыка и голос компенсировали все недостатки. И песня казалась лучше, чем на самом деле. Вероятно, подумал Бовуар, как и сам Лепаж.
Началась следующая песня. Мощная музыка, рояль, банджо и губная гармошка. Смесь фолка, рока и кантри.
Теперь Ал пел о собаке, которая потерялась и уже готова свернуться клубочком и умереть, когда ее находит стая диких собак и спасает. Собаку принимают в стаю, но она слишком поздно понимает, что попала к волкам и должна убивать других животных. Как и все они. Не потому, что они жестокие, а потому, что такова их природа. Она уже собирается загрызть ягненка, сердце ее полнится отчаянием, но тут она видит за деревьями свет и бежит на него. Открывается дверь – и собака видит свою семью. Они зовут ее. Ждут.
Жан Ги сидел на диване, удивляясь тому, что история, которая могла и должна была стать очень трогательной, оказалась испорченной инфантильными, корявыми стихами и глупыми попытками заставить рифмоваться нерифмующиеся слова. Бовуар не был уверен, что «собака» и «сбоку» рифмуются.
Жаль. Идеи Лепажа, его голос, музыка были мощными. А вот стихи – merde. Их не стоило выпускать в свет. Интересно, как продавалась пластинка?
Жан Ги подыскивал слова, рифмующиеся с merde, когда появилась Рут. И свирепо посмотрела на него.
– Наслушался? – спросила она. – Если и дальше будешь продолжать, у тебя мозг размягчится и начнет вонять.
– Откуда вы знаете? Вы уже слышали эти песни?
Старая поэтесса подошла к своему проигрывателю и вернулась к дивану с пластинкой Ала в руках. Ее собственным экземпляром.
– Откуда она у вас? – спросил Бовуар, беря у нее пластинку.
– Он выпустил ее за свой счет. Я купила одну и прослушала из вежливости, но это дерьмо.
И тем не менее, подумал Бовуар, она сохранила пластинку. Пластинка не попала на благотворительный базар. Или в мусорный бачок. И с чего это вдруг Рут стала вежливой? Или, может, вопрос нужно ставить иначе: когда она стала невежливой?