Майкл Розенблатт посмотрел на свои руки.
– Треклятая пушка в лесу – реальность, а мой внук – нет. Что за мир?
Арман Гамаш взглянул на тикающие часы:
– Я должен сказать вам кое-что. Сегодня утром я говорил с Джоном Флемингом.
Розенблатт навострил уши и замер.
– Я знаю, что он работал с Джеральдом Буллом, – сказал Гамаш. – Знаю, что он побывал здесь, в Трех Соснах. Знаю, что он был в Брюсселе с доктором Буллом и Гийомом Кутюром. И что он убил Булла. Но я уверен, что не он был инициатором убийства.
Гамаш еще раз вытащил старую фотографию с тремя мужчинами, с этой нечестивой троицей.
– Я уже показывал ее вам. Вот доктор Булл, вот доктор Кутюр, вот Джон Флеминг. Но в тот день там был кто-то еще. Человек, который сделал снимок и заказал убийство Джеральда Булла.
– Не я.
– Может – да, а может – нет.
– То, что вы думаете, не имеет никакого значения. Давно минувшие дни. Дело сделано.
– Не сделано, – возразил Гамаш, не повышая, а понижая голос, переходя чуть ли не на хрип. – То, что случилось в Трех Соснах, – прямое следствие принятого в тот день решения. Война не была выиграна, она перешла в спящий режим. А теперь вспыхнула вновь.
– Вы должны понять… – начал Розенблатт.
– Мне нужны не оправдания, а четкие ответы. Кто был там в тот день? Кто сделал снимок? Вы? Кто стоял за всем этим?
– Не я, – выпалил Розенблатт. – Клянусь вам. Если бы я мог вам что-то сказать, я бы сказал. Мне становится нехорошо от одной только мысли о том, что случится, если чертежи попадут в чьи-то руки.
– Сюда приедет Джон Флеминг, – сказал Гамаш, с трудом возвращаясь к нормальному тембру голоса. Он взял фотографию и встал.
– Что?
– Если мы не найдем чертежей до шести часов, его привезут сюда. И все станет ясно. С чертежами и со всем остальным.
– Это невозможно, – сказал Розенблатт. – Он не человек – чудовище.
– Oui. Рукотворное. И кому же пришла в голову идея создать его?
Они расселись полукругом в гостиной Гамаша. К счастью, действующих лиц в пьесе было немного. Несколько человек, живущих в пансионе, домохозяйка и владелец хозяйственного магазина по соседству.
– Вы хотите, чтобы мы читали вслух? – спросил месье Беливо, держа рукопись так, словно она была написана мочой.
– Вообще-то, мне нравится ваша мысль, – сказал Габри.
– Еще бы тебе не нравилась, – заметила Клара.
– Да нет, правда. Я помню со своих сценических времен… – он сделал театральную паузу, приглашая всех сделать какое-нибудь издевательское замечание, но по какой-то причине молчание казалось еще более оскорбительным, – что слова могут приобретать иной смысл, когда их снимает с бумаги и произносит хороший актер.