– Но кто тебя обидел так, что ран не залечить? – продекламировала Рут.
– Строка из твоего стихотворения, – сказала Клара.
Она повернулась на табуретке и посмотрела на Рут.
– Я спрашивала тебя, Клара: кто тебя обидел так? – Рут показала на мольберт. – Чего ты ждешь?
– Жду? – переспросила Клара. – Ничего.
– Тогда что тебя заело? Ты как персонажи из этой чертовой пьесы. Ждешь, что кто-то или что-то тебя спасет? Ждешь, чтобы Питер сказал тебе, что ты можешь продолжать жить дальше? Ты ищешь молоко не в том месте.
– Я просто хочу рисовать, – сказала Клара. – Я не хочу, чтобы меня спасали, чтобы меня прощали. Я даже молока не хочу. Хочу рисовать.
Рут с трудом поднялась с дивана:
– Я тоже хотела.
– Чего ты хотела? – спросила Клара.
– Ответа на этот вопрос. Все те годы, что я не могла писать стихов, я винила Джона Флеминга. Но я ошибалась.
Клара проводила взглядом Рут и Розу, покинувших ее дом. Она понятия не имела, о чем тут говорила безумная старуха. Но через некоторое время в голове у нее, сидящей перед незаконченным полотном, стало проясняться.
Кто мог так ее обидеть? Кто знал ее слабости, недостатки? Кто сделал так, что сердце ее обливалось кровью?
Клара посмотрела на портрет Питера.
– Извини, – сказала она, глядя в его неоформленное лицо. – Прости меня.
Она осторожно поставила портрет к стене и взяла новый холст.
Она поняла, что держало ее. Она пыталась написать не тот портрет. Пыталась покаяться, искупить свою вину картиной.
Клара взяла кисть и посмотрела на пустой холст. Она напишет портрет человека, который когда-то обидел ее так, что ран не залечить.
Она принялась писать смелыми мазками. Передавая ярость, печаль, сомнение, страх, чувство вины, радость, любовь и, наконец, прощение.
Она напишет самый сокровенный, самый трудный из портретов, какие когда-либо писала.
Это будет автопортрет.
Ивлин Лепаж сидела в кухне и глядела на газовую плиту. Пыталась найти в себе силы и включить ее. Но все кости ее тела растворились. И она не могла пошевелиться. Ни для того, чтобы спасти свою жизнь, ни для того, чтобы покончить с нею.
В окне она увидела подъезжающую машину. Из нее вышли два пожилых человека.
– Мы пришли взять тебя домой, Иви, – позвала из-за двери пожилая женщина тонким голосом, почти неузнаваемым из-за необычной кротости. – Если ты не против пожить с никуда не годной старой поэтессой и ее уткой.
Жан Ги поднес трубку к уху и посмотрел через окно кабинета Гамаша на тихую деревню. Потом отвернулся от окна и взглянул на бумаги, аккуратно лежащие на столе тестя.
Все приглашения. А с ними и ответ на вопрос «Что дальше?».