Гречаников шагнул поближе к хате, и тут дверь скрипнула, на пороге объявилась деваха, из-под руки посмотрела на него. Не пугайся, краля, пособишь — я приму божеский вид. Краля не испугалась, покачивая бедрами и подрагивая грудями, спустилась по ступенькам.
— Добрый день, — сказал Гречаников.
— День добрый, — ответила деваха и подошла совсем близко.
— Видишь, какой я…
— А какая я, ты видишь?
Вроде как улыбается. А чего ж не видеть: лет двадцати, фактура при ней, блондинистая, мордашка круглая, цветастый сарафан, монисты. В других условиях он такую бы не упустил, нынче не до того.
— Пособишь? Умыться, перевязаться…
Она кивнула, продолжала разглядывать его. Он сказал:
— Покормишь? Приютишь? Я пограничник…
— Прикордонники мне известны… Сильные были, ладные, а теперь… Бой-то нам было слыхать. — Она говорила, как говорят местные жители, в украинскую речь вкрапляя польские слова, румынские, мадьярские, словацкие, немецкие, но понять можно. Цыкнула на пса, гибко потянулась. — Сидай на лавочку, я воды добуду…
Окно в хате растворилось, по пояс высунулся мужик, усатый и бородатый, но нестарый, вислоносый, в вышитой крестьянской рубахе:
— Кого принесло, дочка?
— Да от прикордонник побитый…
Так, ясно: отец этой крали. Гречаников сказал:
— Добрый день, папаша.
Тот ответил, прищуриваясь:
— Здоров. Как зовут-то?
— Сергей…
— А я Герман-шестипалый. — И растопырил пальцы правой руки: их было шесть.
— Герман? — переспросил Гречаников.
Папаша ему не ответил, а дочери сказал:
— Чего ты с ним удумала делать?
— Что надо, то и сделаю…
— Хочешь получить своё?
— Хочу… А после ты получишь своё…
Мужик выругался и захлопнул окошко. Деваха улыбнулась:
— Батька у меня сердитый, злой…
— Оно и видно, — проворчал Гречаников, садясь, почти сваливаясь на лавочку. — Немцев у вас нету?
— Пока нету… А шестипалым батька уродился, его так и прозвали с детства. Почему Германом нарекли — сатана их разберёт.
— А какая ваша фамилия?
— Федорчуки.
— Тебя как звать?
— Фелиция.
— Фелька, что ли? — сказал Гречаников и вспомнил: Фелькой звали славного паренька Гороховского, мир праху его.
— Фелькой меня никто не называл.
— Значит, я буду первый…
Деваха сощурилась совсем по-отцовски и вильнула бёдрами:
— Нет, любезный, первым ты у меня не сможешь быть…
О чём она, куда клонит? Гречаников провёл ладонью по лбу, силясь не потерять не то что мысли — сознания. Худо ему, однако. Фелиция это заметила, заспешила:
— Я шибко мигом, Серёжа, шибко мигом…
Без интереса, вяло, будто сквозь дрёму, наблюдал Гречаников, как Фелиция достала из колодца ведро с водой, поставила чугунок на летнюю печурку в углу двора, вздула огонь. «Конечно, — сонно подумал Гречаников, — самое желанное — банька, но топить её канительно, да и как израненному мыться? Одному не управиться, не допустит же он, чтобы ему, голому, пособляла баба. А выборочно помыться, точнее — промыть раны, можно и во дворе. Скорей бы только, скорей бы и раны перевязать».