отправился на резиновой лодке через акваторию, чтобы доставить к берегу судно!"
И она уже никогда не сможет увидеть этот заинтересованный блеск в глазах Феликса, с которым он реагировал на все, с чем бы она к нему ни обращалась. Он никогда не был равнодушным или скучающим — напротив, всегда тут же говорил: "Правда? О, ты должна рассказать мне об этом поподробнее!" Тем самым он дарил ей ощущение того, что полностью поглощен ею, что она — часть его самого, так же, как и он — часть ее. Ничто из того, что ее занимало, не оставляло его безразличным, и она тоже принимала участие во всем, что интересовало его.
Но это и было причиной ее нынешнего каждодневного ужаса: оттого, что их души были настолько переплетены, смерть Феликса означала, что одна часть в ней самой, одна ее половина тоже умерла. Половина ее сердца, ее души, ее мозга, ее дыхания, ее зрения и слуха, ее вкуса и обоняния. Поэтому Ребекка и не могла чувствовать вкус еды на языке, поэтому и шум прибоя слышался ей таким далеким, поэтому и солнце для нее поблекло, и голубизна неба утратила свое сияние. Все удалилось, все потускнело, все стало нереальным, словно происходило за стеной тумана где-то на горизонте. Все, кроме боли. Боль всегда была рядом с ней, готовая в любой момент напасть на нее. В той же мере, в какой все остальное утратило свою силу, боль увеличилась. Она была единственной настоящей реальностью в жизни Ребекки.
Женщина ударила кулаком по письменному столу Альберта, пробормотав: "Черт возьми". Она не хотела, чтобы боль снова одержала победу. Ей хотелось вернуться в состояние бесчувственности, которой она с таким упорством добивалась. Однажды ей это удалось — и она добьется этого снова…
Теперь больше ни одной мысли о Феликсе. Больше ни одной-единственной мысли. Не думать о том, что было бы, если б он услышал ее рассказ о сегодняшнем вечере… Неожиданно это толкнуло Ребекку в такое отчаяние, от которого у нее перехватило дыхание; оно окружило ее чернотой и пустотой, знакомой ей с первых дней после аварии… Невыносимое…
Чтобы отвлечь себя, женщина взяла бинокль. Альберт уже почти достиг выхода из гавани. Его лодку сильно качало еще в акватории, а теперь ему нужно было выйти в открытое море, где все станет еще хуже. Тем временем, несмотря на ревущий шторм, на пирсе появилось несколько любопытных зевак, в основном мужчины; они качались на ветру, как травинки, но их удерживало на месте осознание того, что на их глазах происходит спасение, и, возможно, им предстоит стать свидетелями захватывающих событий.