Когда Хангаев наконец-то остался один, спокойнее на душе не стало. Он суетился, хватался за ненужные вещи, ставил их обратно, забывал и, сделав с десяток кругов по комнате, снова тянулся к ним. За считанные минуты бедная пепельница успела постоять и на столе, и на подоконнике, и на тумбочке, и в шкафу. Доставая из чемодана фужеры, он чуть не разбил один. Это так испугало Хангаева, что он взял себя в руки. Быстренько навел порядок на столе. Достал из сетки десяток помятых ромашек, которые сорвал по дороге из магазина, и поставил их в пол-литровую банку. Не хватало только музыки, но свой магнитофон Хангаев давно продал, а купить новый никак не мог. Приходилось ждать до зимы, до охотничьего сезона, когда можно съездить домой и попросить у отца денег.
И вдруг он услышал голос Лидии. Ее и еще чьи-то голоса.
Все повторялось: опять Лидия притащила подругу, опять начнет издеваться над ним при людях и опять он же останется виноват, Хангаеву сразу расхотелось выходить к гостям, говорить какие-то слова…
С Лидией, как всегда, пришла Рита, а с Ритой, как всегда, новый парень.
— Ну показывай, где у тебя вино, названное моим именем? Прекрасно. Умничка, Ганс Моисеевич, а теперь поцелуй вот сюда, — она указала пальцем на щеку и нагнулась.
Хангаев, не глядя на ее спутников, медленно подошел и поцеловал, куда велела.
— Когда ты научишься целоваться? И учти, на старости я с тобой все равно разведусь, потому что нагибаться с радикулитом — удовольствие ниже среднего.
— А он подставочку сделает, — осклабился парень.
— Умничка, Боб, ты спас нашу будущую семью! Шутка Хангаеву не понравилась, но он промолчал.
— Хватит вам. Поцелуй и меня, Ганечка, ты же знаешь, как я тебя люблю.
— Ритка, учти: я не ревную, но предупреждаю, — и Лидия притворно погрозила пальчиком.
Но каким красивым был этот длинный пальчик, ровненький, без единой морщинки, с блестящим ноготком!
Хангаев смотрел на него и не знал, с чем сравнить свое изумление. Где и когда он видел подобное? Разве что в детстве, в лесу, когда неожиданно возникал в мокрой от росы траве стройный молодой подосиновичек с молочно-белой ножкой и малюсенькой шляпкой темно-красного цвета, еще не успевшей распрямиться. А голос! Какой голос! Не голос, а лесной ручеек, бегущий по чисто промытым разноцветным камушкам: зеленым, белым, малиновым. А волосы! И для волос ее Хангаев придумывал множество сравнений, то они казались ему мехом лисицы, то пенящейся на перекате водой, то степным ковылем.
— Ну, Ганечка, когда же ты меня поцелуешь? — надоедала Рита.
Вот у нее совсем не такой голос, глухой, словно холодной воды напилась, и волосы короткие, черные, жесткие, как у девчонок из его улуса. Одно непонятно, как она ухитряется часто менять парней.