— Я бурят, а не якут.
— А закон?
— Нет у нас такого закона. И у них нет.
— Рассказывай! Я же читал.
— Нет такого закона.
Тогда Борис перегнулся через стол и зашептал, почти касаясь губами его уха. Но шепот был достаточно громкий:
— Шух бабами. И по росту как раз подходят.
Хангаев долго соображал, о чем ему говорят, потом отпрянул от Бориса и, не удержав равновесия, упал, но быстро поднялся.
За столом хохотала Лидия. Хангаев размахнулся и хотел ударить Бориса, но тот легко перехватил далеко отведенную руку.
— Да я же тебя щелчком прибью, — Борис действительно медленно и со смаком щелкнул его в лоб.
— Зарежу.
Нож лежал на столе, совсем рядом, но его никто не попытался спрятать, а Хангаев стоял, словно окостенелый, и только хрипел:
— Зарежу!
— Он что, юмора не понимает?
И Лидия, и Рита разом поднялись и начали успокаивать хозяина. Потом оказалось, что кончилось вино, и Бориса послали в магазин.
Снова пришел хозяин магнитофона, пообещал новые записи, и Лидия сразу же увела его в коридор. Ушла и пропала. Хангаев послал за ней Риту.
Потом отправился сам. Долго блуждал по общежитию, никого не нашел, а когда вернулся в свою комнату, все уже сидели за столом.
— Штрафную Гансу Моисеевичу! — закричала Лидия.
Борис протянул ему полный стакан.
* * *
Дверь в комнату была приоткрыта, динамик передавал утреннюю гимнастику. Когда разошлись гости, Хангаев не помнил. Но выпили всё. Он позавтракал остатками вчерашней закуски и принялся убирать со стола. Сначала спрятал в чемодан фужеры. Бутылки он брал по одной, нес через всю комнату и ставил в угол. Закончив уборку, стал одеваться. Денег в пиджаке не осталось, одни медяки и то не больше сорока копеек. Он спустился вниз, Вера Ивановна готовилась к сдаче смены.
— Дайте, пожалуйста, рубль, — почти шепотом попросил Хангаев, глядя в сторону.
— А что вчера говорил?
— Последний раз, Вера Ивановна.
— Два года уж про последний раз слышу.
Опустив голову, Хангаев направился к выходу. Оставалась надежда перехватить у кого-нибудь на складе, и уж в самом крайнем случае у дядьки Намжила.
— Ладно уж! — окликнула дежурная и протянула трешку, ту самую, что он отдал ей вечером.
— Честное слово — последний раз.
— Последняя у попа жена.
Он хотел спросить, при чем здесь поп, но не решился.