Мы вышли прогуляться около часа назад. Майе пришло в голову пройтись, в квартире она не находила себе места. Оттого, что мы все время дома и она видит, как я сижу и смотрю в одну точку, она ни на чем не может сосредоточиться, сказала она. У меня не было настроения куда-то идти, но я встал с кресла, мы пошли побродить по улицам и дошли до парка.
Мы не идем никуда конкретно, у нас нет цели. Но перед станцией на Годтхобсвай Майя поворачивает обратно. Я беру ее за руку, чтобы она шла чуть быстрее, мы идем рядом, почти в такт, но немного погодя она отнимает руку.
– Ты меня тащишь.
– Хорошо, я пойду медленнее.
Я снова хочу взять ее за руку.
– Не надо.
– Почему?
– У меня потеет ладонь.
Справа от нас рельсы уходят под мост и дальше, в направлении пригородов на севере Копенгагена. Слева лужайка парка, она стала гораздо зеленее, покрылась весенними цветами. Поезда останавливаются на маленькой станции, и в воздухе над кустами разносится эхо объявлений из динамиков, предупредительные свистки, раздающиеся перед закрытием дверей отходящего поезда.
Майя останавливается и прижимает руку к груди.
– Мне нужно присесть, – говорит она.
– Давай сядем вон на ту скамейку.
Мы доходим до скамейки, и она ложится на нее.
– Тебе нехорошо? – спрашиваю я.
– Не знаю.
– Тебе нездоровится?
– Просто заболело в груди.
Ее лоб покрылся испариной.
– Мне не вдохнуть как следует.
– Может, ты перетянула грудь?
– Нет, дело не в этом.
В больнице Майе перевязали грудь, чтобы остановить лактацию. Перевязали туго, и медсестра сказала, что, возможно, будет больно, но в течение нескольких дней молоко перестанет вырабатываться.
Майя все еще лежит на скамейке. К платформе подходит поезд, из него выходят пассажиры, другие входят, пронзительный свисток, закрытие дверей.
– Может, немного ослабить тебе перевязку? – спрашиваю я.
– Нет.
– Почему ты отказываешься?
– Потому что не надо.
– Я могу сейчас ослабить, а потом опять затянем потуже.
Она открывает глаза.
– Зачем ты это говоришь?
– Что ты имеешь в виду?
– Зачем ты все время говоришь, что нужно ослабить перевязку?
– Потому что очевидно, что тебе тяжело дышать, когда так туго все затянуто.
Она снова закрывает глаза.
– Мне уже лучше.
– Полежи еще.
– Нет, я хочу идти дальше.
К перрону подходит следующий поезд. Мне видно его красные очертания сквозь ветки кустов. Опять голос в динамиках, открывающиеся двери. Я вспоминаю, каково это было – входить в поезд, когда я был маленький, вспоминаю эту зияющую щель между краем платформы и подножкой вагона, там внизу была темнота. Я боялся этого провала. Он был не такой большой, и я вполне мог через него перепрыгнуть, но, когда надо было садиться в поезд, папа всегда следил, чтобы я шел впереди, и как раз в ту секунду, когда мои ноги отрывались от перрона, я не мог не глянуть вниз и успевал почувствовать сосущее дыхание темноты. Я представлял себе, что было бы, прыгни я недостаточно далеко. Я мог не допрыгнуть до подножки, и моя нога соскользнула бы в это зияющее пространство. Я представлял, как меня утаскивает вниз, под поезд, как этот черный провал забирает меня. Представлял себе, что исчезаю, просто-напросто исчезаю.