Через час явился психолог, высокий, стройный француз, с волнистыми черными волосами и слишком пряным лосьоном после бритья. Марианна решила, что он ужасно нервничает, поскольку постоянно покусывал нижнюю губу и бросал на нее быстрые взгляды, словно опасаясь встретиться с ней глазами.
Он перелистал несколько страниц в папке с зажимом. Потом снял очки, неловко примостился на краешке письменного стола и впервые внимательно посмотрел на Марианну.
— Стремление к самоубийству — это не болезнь, — начал он по-немецки, с сильным французским акцентом.
— Да, это не болезнь, — повторила Марианна.
— Совершенно правильно. Оно есть лишь результат болезненных явлений. Выражение острейшего неблагополучия. Тяжелейшего неблагополучия.
Он говорил мягко и умоляюще глядел на нее серыми глазами, словно от того, поймет она его или нет, зависит его жизнь.
У Марианны защекотало в горле. Это же было смешно. Напротив нее сидит человек, который лелеет безумную мечту — понять ее и помочь ей, проникновенно глядя на нее и произнося заученные фразы.
— И право человека на самоубийство тоже нельзя отрицать. Суицид имеет некую ценность в глазах того, кто хочет покончить с собой. Если вы хотите добровольно уйти из жизни, это ваше право.
— И это научно доказано? — вырвалось у Марианны.
Психолог недоуменно воззрился на нее.
— Извините, — пробормотала она.
— За что вы просите извинения?
— Сама не знаю.
— А вы когда-нибудь слышали, что люди, страдающие тяжелой депрессией, обижаются на любую мелочь, но постоянно извиняются и направляют агрессию не на виновника своих бед, а на самих себя?
Марианна посмотрела на психолога. Пожалуй, ему было лет сорок пять, на пальце у него она заметила обручальное кольцо. Если бы она только могла поверить, что нужно лишь перестать сдерживаться, высказать все, что наболело, все, что тяжким бременем лежит на душе, что нужно лишь принять утешение, и он все объяснит ей и даст совет! Поддержит ее, выпишет лекарства, излечит от ее безумного, сумасбродного желания.
«Стремление к самоубийству — не болезнь. Отлично».
— А вы когда-нибудь слышали, что у большинства церковных колоколов — слишком большие языки? — спросила она. — Как правило, звонари слишком сильно раскачивают колокол — и через год-другой они начинают звучать, как пустые ведра, если их столкнуть. Они изнашиваются и больше ни на что не годны.
— И вы ощущаете себя таким колоколом?
— Колоколом?.. Нет, почему…
«Я ощущаю себя существом, которое никогда и не жило».
— Вы больше не хотели жить так, как раньше. Но почему вы попробовали лишить себя жизни именно в Париже?