Половину следующего дня папа провел в милиции. Писал заявления, рассказывал про визиты Варика и его свиты. Прямо из отделения его и увезли. На «Скорой». С диагнозом — инфаркт миокарда.
Три недели я носила папе в больницу апельсины. По вечерам отвечала на многочисленные телефонные звонки — оповещала широкие круги районной общественности о состоянии здоровья отца, днем же терпеливо пересказывала содержание этих разговоров папе. Ему было приятно, и поправлялся он заметно быстро. Так что, слава богу, обошлось.
Только выписавшись из больницы и едва придя в себя, он позвонил одному из бывших коллег по партии, который теперь занимал высокий пост в городской администрации, и попросил помочь.
Больше мы кавказцев не видели. Папа — какой он все-таки оптимист! — заявил, что интерьеры нашего заведения давно настала пора «освежить и осовременить». С проведением ремонта, а точнее — восстановлением из руин, очень помог постоянный посетитель кафе, преподаватель Мухинского училища. Иннокентий Петрович совершенно безвозмездно (есть же на свете добрые люди!) передал мне старинный альбом с литографиями интерьеров некоего знаменитого трактира. Он же привел и исполнителей работ — веселую шумную ватагу студентов из «Мухи», продвинутых в строительном и интерьерном искусстве ребят.
До сих пор не могу понять, как я успевала и учиться, и следить за ремонтом, и ухаживать за папой. Он был еще очень слаб, но почти каждый день приезжал в кафе посмотреть, как продвигаются работы. Суммы уходили астрономические, но выбора не было — приходилось все начинать с начала.
Проблемы с мужским полом как-то сами собой отодвинулись на двадцать первый план. Я как сумасшедшая гонялась по строительным магазинам, заказывала грузовики, часами висела на телефоне, ругаясь с подрядчиками. К тому же творческие личности из «Мухи» любили иногда уходить в присущий богеме запой, и доставать их оттуда и приводить в чувство тоже выпадало мне. В общем, было совершенно не до душевных переживаний и мучений. О Сашке я старалась не думать, а Маринку избегала.
Иногда звонил Раевский и робко предлагал встретиться. Если мне требовалась помощь, я соглашалась, и он безропотно таскался со мной по всяким делам. Миша безошибочно угадывал, что мне не амурных приключений, и вел себя исключительно корректно. Я не хотела разбираться подробно, из какого теста сделан мой новый ухажер.
Да и ухажером его можно было назвать с большой натяжкой. Появлялся Раевский «наскоками», проводил со мной дня три-четыре, а потом на столько же дней пропадал. Но с ним было легко, только робкость и застенчивость Раевского иногда переливали через край. Забавно, он никогда не ругался и не повышал ни на кого голоса. Одним этим Раевский привлекал меня, потому что круг моего общения тогда в основном составляли строители-ремонтники, не умеющие разговаривать иначе как матом и на повышенных тонах. Раевский обладал энциклопедическими знаниями и с ним всегда было о чем поговорить.