— Вы переезжаете? — поинтересовалась Алька, осторожно пристраивая на крючке свою куртку и придерживая ее рукой, чтобы та не слетела обратно.
— Переезжаю? — засмеялась Вертухова. — Да что вы! Куда мне переезжать? Я и так-то счастлива, что у меня этот угол есть. На квартиру теперь заработать сложно, да и незачем мне. Здесь еще мама моя жила, а я одна, мне нетесно.
— А я думала, в коробках вещи, — сказала Алька.
— Это Павла Тимофеевича вещи — книги, ноты, партитуры. Только вчера привезли, я не успела разобрать. Ну повесили? Тогда идемте сразу за стол, чай пить.
Вертухова не выглядела ни грустной, ни убитой горем. Она провела девушек через маленькую, такую же тесно заставленную комнату в кухню, где стоял старинный, покрытый ослепительно белой, крахмальной скатертью, круглый стол. Через минуту на нем красовались большие перламутровые чашки и румяный пышный пирог.
— Кофе не предлагаю, потому что сама его не пью. Но, уверяю, вы не пожалеете, что попробовали мой чай. — Зинаида Ильинична поставила на скатерть огромный заварной чайник и графин с холодной водой.
Она разлила по чашкам вишневого цвета жидкость, добавила чуть-чуть воды и, усевшись за стол, скомандовала:
— Пейте.
Чай имел привкус лимона и мяты и еще чего-то, неуловимо знакомого, но чего — Алька понять так и не смогла.
— Ну как? — придирчиво спросила Вертухова.
— Вкусно. — Ленка с любопытством заглянула в чашку, будто там, на дне, плавал какой-то секрет.
— Мой фирменный рецепт, — гордо проговорила Зинаида Ильинична. — А теперь можно перейти к делу. Значит, вы работаете в оркестре покойного Павла Тимофеевича?
— Да, — подтвердила Алька, — мы скрипачки.
— И параллельно пишете статьи в журнал?
— Именно.
— Что ж. — Вертухова первый раз за все это время вздохнула. — Мне нравится идея написать статью о Павле Тимофеевиче. И еще больше меня радует, что сделает это не искушенный и равнодушный музыкальный критик, а молодежь, которой Павел посвятил последние годы своей жизни.
Вертухова отодвинула чашку и замолчала. Ленка сосредоточенно жевала пирог, Алька разглядывала стены кухни, увешанные картинами.
— Я прошу меня извинить, — слегка изменившимся голосом сказала Вертухова, — стараюсь не думать об этом, но не могу. Какая нелепость, страшная, трагическая нелепость! Ведь это был удивительный, неординарный человек, настоящий музыкант. — Зинаида Ильинична поспешно встала из-за стола, вышла в комнату и тут же вернулась с кипой папок. — Вот, — она бережно раскрыла одну из них, — видите, чем он занимался в последние годы? Да-да, это его собственные переложения опер. Тут и Вагнер, и Чайковский, и Римский-Корсаков, и многие другие композиторы. Невероятный, титанический труд — и он не спешил его публиковать, доделывал, беспрестанно совершенствовал. Он начал заниматься этим, когда мы еще были вместе.