— Ой, ой, уж сразу удивительная, — сморщилась Сухаревская. — Витя, я ценю твой комплимент, но давай попроще и сразу к делу. Ты, как я понимаю, что-то хочешь мне сказать? Так говори, не стесняйся, мы же свои люди.
Директор пожевал губами, скомкал в руках ослепительно белый платок.
— Я, собственно, это… извиниться хотел. За позавчерашнее. Обидел вас с Копчевским, сам того не желая. Ты не бери в голову — перебрал лишку.
«Ой, врешь, — подумала Ирка, — ты же трезвый был, как стеклышко. Ты всегда трезвый и чистенький. А вот что тебе приспичило, почему ты тут передо мной распинаешься, это вопрос интересный».
— Забыто, — сказала она Глотову. — Я тоже не в лучшем виде была, так что не будем и вспоминать.
— А знаешь что, — обрадовался Виктор. — Времени полно, не сходить ли нам в буфет? Я тебя угощу по случаю примирения. Идет?
«Да он меня клеит, никак!» — изумилась Ирка. Вот так номер, кто бы мог ожидать этого от Витюши Глотова. Ей стало смешно и одновременно приятно. Давным-давно никто никуда Иру не приглашал. Свидания, веселые компании, театры и прочие радости жизни канули в далекое прошлое. Мужики давно перестали обращать на нее внимание — им подавай блеск глаз да улыбку. А Ирка… Ах, да что говорить. Она ясно увидела себя со стороны — бесформенный свитер, затертые джинсы на худых, почти мужских бедрах, на голове — ни укладки, ни химии, в волосах полно седины, хотя ей нет еще сорока. Она или со скрипкой за пультом, или за рулем, или с авоськами. Дома кричит, на работе кричит. Таких зовут мегерами, и так оно и есть. А Виктор приглашает ее в буфет. Ну и фиг с ним, что не в ресторан, все равно ее это греет.
— Ну что, пошли? — Виктор мягко сжал ее локоть, и до Иры долетел слабый холодноватый запах его туалетной воды.
— Пошли, — с шутливой угрозой произнесла Ирка.
В буфете было пусто, играла тихая музыка, мягко ступая, ходили девушки-официантки, убирая со столиков малочисленную посуду.
Глотов и Ирина уселись у окна, Виктор отошел ненадолго и вскоре вернулся с двумя вазочками мороженого, бутылкой минералки и огромной «корзиночкой», лежащей на блюдце.
— Мне столько не съесть, — замахала руками Ирка. — И я ненавижу сладкое!
Виктор растерянно переводил взгляд с Иры на мороженое и обратно. Вид у него был беспомощный, и она почувствовала к нему нечто вроде жалости. В самом деле, в оркестре его не любят, терпят, потому что побаиваются, но никто не относится по-дружески. А ведь это, наверное, несладко, поди, и денег никаких не захочешь. Ирка тут же одернула себя. Что она вообще знает о Глотове, о его жизни? Да ничего! И уже расчувствовалась, распустила сопли. Мало же ей надо.