Родители сочувственно кивают. Мама подливает ему компот, а папа подкладывает на тарелку новую порцию котлет. Еще чуть-чуть, и они разобьются для него в лепешку, а если понадобится, снимут с себя собственную шкуру. И не потому, что он маэстро, заслуженный деятель искусств России и дирижер от бога, совсем не поэтому. Просто они вот у меня такие, не от мира сего. Ради друзей готовы на все – уникумы из доисторических времен. Таких больше не производят.
– А Селиверстов, этот мелкий человечишка и плебей, так вообще заявил, что моя трактовка «Кармен» банальна! Каково, а? Не-е-ет, в таких условиях совершенно невозможно работать! Вы поймите, ведь меня же нужно беречь как зеницу ока! Ведь нас по пальцам перечесть можно: Тимерканов, Плетнев, Спиваков и я! А ведь есть еще и Америка!
– А что Америка? – интересуется папа.
– Она меня зовет! По контракту! На пять лет! – Евгений Олегович снова размахивает вилкой и чуть не попадает папе в глаз. Наверное, он думает, что это дирижерская палочка и он на пульте. – Уеду! Уеду к такой-то бабушке, а квартиру – подарок мэра – запишу на мать! Как вы со мной, так и я с вами!
Я замечаю, что у него дергается правый глаз.
В этот неподходящий момент наш кот Фенимор Купер решает проявить характер. Он кусает маэстро за щиколотку, и тот с криком: «А-а-а! Что это?!!» – как подкошенный рушится на пол.
Мама с папой бросаются ему на помощь, а мне становится до такой степени смешно, что я не могу сдержаться и хохочу. Я знаю, что над гостями, особенно такими дорогими, смеяться неприлично, и тем не менее я продолжаю хохотать, пока они подбирают его с пола и снова усаживают на стул. От смеха у меня уже колет живот.
– Что тут смешного? – взвизгивает Евгений Олегович. – Женя, Люда, уймите вашу дочь! Бескультурье какое-то!
Папа смотрит на меня, изо всех сил сдвинув брови, как будто он сердится. Но я-то вижу, что внутри у него все от хохота просто клокочет.
– Извините, – говорю я. – Мне пора делать уроки. – И ухожу в свою комнату.
– У вашей дочери отвратительные манеры, – доносится из кухни. – Моя Вероника ходит по струночке, как шелковая. Людочка, я могу у вас вздремнуть?
– Конечно, Евгений Олегович.
– Постелите мне тогда в детской.
Мы редко приходим с мамой в «Свитер». Не потому, что ей там не нравится, наоборот. Она там просто расцветает, распускается, как бутон тюльпана. Особенно когда одна знакомая бариста при виде нас с улыбкой включает Синатру. Мама от него кайфует – странное выражение, но она сама так говорит.
– Мм, я кайфую от старины Фрэнка! Возьми нам по кусочку вон того вишневого пирога!