Я невольно оглядываюсь в поисках Бена. Он сидит вместе с другими гребцами, а не с Холли – в силу своей осмотрительности (или дипломатичности?). Он смотрит на меня, делает кивок наоборот, вскидывая голову, улыбается и пожимает плечами. Весь его вид говорит: слушай, было прикольно. Но после секса обратно уже не повернешься. Или повторяет: ты только скажи, достаточно одного слова. Как обычно, я без понятия, что он имеет в виду.
Мой ответный взгляд на него выражает нечто среднее между безразличием и да пошел ты – надеюсь, что так. Я сжимаюсь в тысячу складок, чтобы скрыть вытягивающее душу разочарование: ведь какие-то полминуты ты был моим прекрасным принцем.
После окончания презентации, способной растопить родительские сердца, свет прибавляют, на сцену выходит Лу. Еще песня? Нет.
– Я пообещала одной своей подруге, будущему кинорежиссеру, что за этот семестр успею снять фильм, который насмешит ее. Так что это для Джейни, которой сейчас здесь нет.
Свет снова гаснет.
Мы в корпусе «Беннетт». Покадровая анимация: шлепок голубой замазки собирается в шарик, становится колбаской, потом второй шарик, поменьше, следует примеру первого. На заднем плане появляются и исчезают девчонки, освещение меняется с утреннего на дневное и обратно, а решительные колбаски из голубой замазки продвигаются гусеничным ходом пядь за пядью, катятся, извиваются, ползут через пространство кадра из кухни, по столешнице, вниз по ножке стола, по полу нашей спальни. Они просто прелесть, а движутся так, что сразу виден их характер; зрители смотрят не отрываясь. В движении фигурки постепенно собирают на себя пушинки, волоски, волокна, траву, и наконец, порядком потрепанные, грязные, шерстяные взбираются по столбику кровати и по складкам одеяла направляются к спящей… Холли? Потешный у нее вид: рот приоткрыт, губы обвисли и обмякли, на щеке блестит дорожка слюны, сон глубок. Одна гусеница с удобством располагается у нее на переносице, как огромная косматая монобровь. Вот теперь зал дружно хохочет.
Я озираюсь в поисках Холли; она сидит рядом с Тифф, выражение ее лица предвещает грозу, пока она не замечает, что я наблюдаю за ней. Ей приходится реагировать. Она из тех, кому обязательно надо быть автором розыгрыша. А не его жертвой.
Вторая гусеница, поменьше, притворяется усами над верхней губой Холли, лицо которой слегка подрагивает и кривится – даже сквозь сон она чувствует на нем посторонний предмет. Концы усов лихо закручиваются кверху.
Смех перерастает в дикий рев и гогот, я не свожу глаз с бывшей подруги, вынужденной подстраиваться под ситуацию и делать вид, будто ей так же весело, как и остальным. Это ее добивает. Она терпеть не может выглядеть глупо.